Без тринадцати 13, или Тоска по Тюхину

Эмский Виктор

— Шталинград, на куй, зовзем-зовзем-зовзем — карашо! — вздыхал он и громко сморкался в полотенце.

Но не из-за одного только русскоговорящего хозяина гаштет у шоссейки пользовался в гарнизоне такой повышенной популярностью. Редкий советский военнослужащий, будучи в городе по делу или в увольнении обходил стороной гостеприимную, с красным фонарем над дверью, загородную забегаловку, пиво в которой подавала краснощекая, брыкливая, как молодая кобылка, и как старомодный гужевой омнибус общедоступная, жена Пауля — Матильда. Своими щедротами она, как правило, не обделяла никого — ни офицеров, ни старшин, ни срочнослужащих.

— Матильда,

на куй, карашо! — показывая большой палец, рекламировал ее русофильствующий муженек. — Официрен — фюнфциг, утнер-официрен цванциг, руссише зольдатен — бизпладна, тфаю мать, таварич! — из-за прилавка провозглашал он и для вящей убедительности звонко шлепал ладонью по ее совершенно уникальной, твердой, как старинный комод, заднице.

— Бизнес-шмизнес! — масляно улыбаясь, комментировал Ромка Шпырной.

У Отца Долматия на этот счет было категорически противоположное мнение:

— Шпионское гнездо! — убежденно говорил он. — Они тут, елы-палы, сведения о нас собирают… Эй ты, таварич, а ну, на куй, еще по кружке!..

Даже тридцать лет спустя Тюхин так и не решил для себя, кто из них двоих был ближе к истине.

Старшина и рядовой сели у окна, из которого лучше всего просматривалась дорога. Из русских ходиков, висевших на стене, украшенной гипсовыми ангелочками, выскочила ополоумевшая от бессонницы кукушка. Прокуковав тринадцать раз, она испуганно спряталась и тотчас же деревянная винтовая лестница, ведущая на второй, гостиничный этаж, заскрипела под ногами спускавшегося по ней человека и двум повстанцам, сначала по колени, потом по пояс, а потом и вовсе во весь рост привидился Рихард Иоганнович Зоркий — все в той же своей бороденке, в пижаме, без шляпы, но зато в хорошо памятных Тюхину черных провиденциалистских очках.

— Ба-ба-ба! Кого я вижу: господа антитоталитарные… м-ме… коммунисты! А где же примкнувшие к вам злы татаровья?.. Ерничая, он приложил ко лбу ладонь и замогильным голосом продолжил. — Ах, да-да-да! — ви-ижу! Третьим глазом вижу: идут, голубчики, взявшись за руки, а злая полночь прометывается хищной совой, страшит свиными рылами!..

Лестница опять заскрипела и в зальчик, заплетая на ходу волосы, со шпилькой в зубах, спустилась фирменная Матильда.

Не спрашивая разрешения, Рихард Иоганнович подсел к растерянно притихшим гостям, бесцеремонно двумя пальцами подцепив жареную сосиску из тюхинской тарелки, в три хавка сожрал ее и только после этого соизволил спросить:

— М-ме… можно?.. А мы вот тут на, так сказать, конспиративных квартирах прозябаем, в некотором смысле, скрываемся от кровожадных пол-потовцев… Любопытственная история, Тюхин: очечки-то я свои, безвозвратно, казалось, сгинувшие, у Матильдочки в комоде обнаружил!.. Ну не поразительно ли?! А, господа?!

Старшина и рядовой М., мрачно переглянувшись, промолчали.

Надевшая передник хозяйка, принесла Рихарду Иоганновичу двойную порцию сосисок с капустой и большущую, чуть ли не двухлитровую кружку темного, типа «портер», пива. Какое-то время ели молча. Зоркий, пережевывая, отстраненно пялился в потолок и козлиная его бородка с застрявшим в ней перышком двигалась в рифму жевкам. У Тюхина вдруг возникло совершенно непреодолимое желание дать ему по уху — он уже даже салфетку скомкал в кулаке — но Рихард Иоганнович и на этот раз предугадал:

— И напрасно, напрасно… м-ме… позавидовали, друг мой: пивцо-то не фонтан-с! Куда

ему до того, что мы с вами прежде в Питере пивали, не правда ли?..

И рядовой М., который поклясться мог, что пива с этим нравственным уродом не пил ни при каких обстоятельствах, оторопело задумался.

А между тем Ричард Иванович, проявив несвойственную его сволочной натуре щедрость, заказал по рюмахе гольдвассера (невыносимо сладкий, сорокаградусный ликер — прим. Тюхина) и еще по кружке светлого альтенбургского. Матильду, которая склонилась над столиком, он игриво потрепал по щечке и, подмигнув Тюхину, неожиданно заявил:

— Нет, Тюхин, роман без женщин — это сплошная… м-ме… мастурбация. Впрочем, что я говорю?! А главное — кому! — Хихикнув, Григорий Иоаннович ущипнул Матильдочку за попку и, схлопотавши подзатыльник, радостно воскликнул:

— Хороша-а, чертовски хороша!.. У отличника половой и политической не спрашиваю, с ним, как говорится, уже все ясно, а вы, вы, ваше превозлетательство, вы-то — смогли бы?.. Только, чур, честно, как химероид химероиду, без этих ваших солдафонских комуфляжей!..

Никогда рядовой М. не видел старшину батареи в таком близком к самой натуральной панике состоянии. Пресловутая челюсть его отпала, курнявое, в веснушках, лицо непосильно побагровело, бородавка неудержимо полезла по лбу под фуражку.

— Вы что имеете в виду, милости… — начал было он, но вовремя спохватился, взял себя в руки и продолжил уже в более свойственной еще манере. — Шу… шу за хвамыльярнусть, шу за цынизьм?!

— Да полно вам, адмирал, ерепениться, — скривился Рихард Иоганнович, — То-то я не видел, как вы перед Христиной Адамовной млели! А эта-то чем хуже?! Эвон какая задница, не задница, а… м-ме… целый сундук с приданым! А-а, Тюхин?..

Рядовой М., как это всегда было с ним в присутствии беспардонных людей, смешался, по-юношески покраснел.

Старшина рыцарски скрежетнул челюстями:

— Прушу Хрыстыну Удамувну нэ тругать! Хрыстына Удамувна эту усубый случай…

— Тьфу, тьфу на вас! — небрежно махнул рукой хам в пижаме. — Все они, в сущности, одинаковы, как противотанковые мины, от них только повреждения разные!.. — Вот так и сказал, и победно вздернул наглую свою бороденку. — А-а, каково сказано?! Викторушка, ежели нравится дарю в вашу уникальную коллекцию… м-ме… максименций!.. Кстати, господа, — вытирая пальцы об скатерть, сказал он, — вы, кажется, собрались пробиваться к своим? Так вот — настоятельно рекомендую особо не торопиться, все одно дорога раньше рассвета… м-ме… не откроется…

И он, мерзавец, так при этом подмигнул, что Витюша со старшиной опять переглянулись, на этот раз тревожно.

— Вы это… вы что имеете в виду? — покосившись на занятого протиранием посуды Пауля, прошептал рядовой М.

— Ровным счетом ничего, — сказал Рихард Иоганнович, — кроме вашей драгоценной жизни, господа. Сырая туберкулезная ночь, канавы, в которых запросто можно свернуть себе шеи… А между тем о заре, если, конечно, вы послушаете меня… о заре, как по мановению волшебного жезла — заметьте, не маршальского, Тюхин! — проклятый туман сгинет и прямая дорога до Вюнсдорфа откроется во всем своем асфальтовом великолепии!.. — И тут он вздохнул, положил свою руку на колено Витюши. — Я ведь к чему, господа коммунистические повстанцы: честно сказать, просто… м-ме… осточертело одиночество. Возьмите меня с собой в Россию, господа…