Без вести пропавший
Шрифт:
Неслышно ступая по ковру, в комнату вошел угрюмый солдат с бутылкой вина и бокалами на массивном серебряном подносе.
Когда Афанасьев оставался наедине с Картрайтом, американец частенько заговаривал о личном. Расспрашивал своего гостя о родственниках, о его намерениях, мыслях и чувствах. Есть ли у Афанасьева невеста, или просто девушка? Май герл, как говорят в Америке. Живы ли его родители, есть ли братья и сестры? Каково их материальное положение, не бедны ли они?..
— Бедны, почему бедны? — простодушно удивлялся Афанасьев.
— Да, пока мы живем еще не богато, но мы и не нуждаемся! — возражал Афанасьев.
И снова Картрайт пожимал плечами, и было непонятно, что он хочет этим сказать. Такой жест он часто употреблял без всякого повода и эта привычка порой раздражала Афанасьева.
— Но ваши люди тоже любят деньги? Не правда ли? — ехидно спрашивал американец. — Недаром же у вас выигрыши по займам… — Картрайт глядел победоносно: поддел, мол.
— У нас ценят деньги, это верно. Но только честно заработанные, — парировал Афанасьев, сознавая в душе, что он не совсем прав, что встречаются еще люди, которые рады всяким деньгам — честным и нечестным.
Подобные разговоры бывали неоднократно. И всякий раз у Афанасьева возникало неприятное чувство. Уж очень много, с большим воодушевлением говорил американец о деньгах. И больно ловко связывал казалось бы отвлеченные, денежные проблемы с Афанасьевым и с его родными.
Значительно реже, обиняком, не проявляя интереса, как будто речь шла о несущественном, Картрайт заговаривал о жизни в Советском Союзе. Он говорил о промышленности и об искусстве, о быте и человеческих отношениях и всегда отзывался одобрительно о советских людях. Хотя тут же оговаривался, что, к сожалению, мало знает Россию. Что хотел бы узнать ее получше. Начинались вопросы. Но американец выспрашивал тактично и неназойливо — простая любознательность и ничего больше!
Потеряв связь с близкими, дорогими людьми, Афанасьев подчас испытывал потребность говорить о них. Поэтому он охотно рассказывал Картрайту и о матери, и о сестре, и об оставшейся в Калуге невесте… Милое сердцу минувшее — разве откажешься от желания мысленно пережить его вновь?
…Сорок третий год, солнечные дни бабьего лета, многоцветность поредевшей листвы в роще за рекой. Запах прели и грибов в осиннике. Это был отпуск перед отправкой на фронт. Слова любви и верности, и обещания… обещания. Обещания и надежды накануне разлуки, в тот день, когда наступила двадцать первая годовщина его жизни…
Война, порой беспощадно рвавшая людские связи, спаяла их еще крепче, несмотря на два года разлуки. Теперь война кончается, только недели, а не годы отделяют их друг от друга. Так думал Афанасьев, уверенный в скором свидании с близкими.
С готовностью Афанасьев говорил и о жизни в Советском Союзе. Без пафоса и прикрас он честно рассказывал обо всем, что довелось ему видеть и пережить на Родине. Но едва речь заходила о войне и о Советской Армии — случалось Картрайт затрагивал и эту тему, — Афанасьев сразу замыкался, превращался в неразговорчивого,
Картрайт не только расспрашивал; он много рассказывал о своей стране, не скупился на похвалы американскому образу жизни. Афанасьев не возражал из деликатности: он чувствовал себя гостем, это обязывало быть сдержанным. «Сейчас они наши союзники, вместе воюем. Что мне до их убеждений, у меня свое… Ведь они ничего не навязывают…»
Картрайт при всяком удобном случае выпячивал дружбу между Соединенными Штатами и Советским Союзом.
— Среди нашего народа, — говорил он, — большинство уверено, что русские и американцы найдут общие интересы. Напрасно вы не хотите узнать нас ближе. И на Эльбе так было… Разве мы не друзья? Мы хотим подробно изучить Россию, а это так трудно.
«А зачем вам это? — думал Афанасьев, чувствуя инстинктивное недоверие к собеседнику. Однако он не возражал. — Ладно, изучайте. Для истинных друзей у нас всегда открыты двери».
Незаметно минула неделя. Положение Афанасьева не изменилось. Он начал беспокоиться и тосковать. Не скрываясь, говорил Картрайту, что «пора до дому». Погостил и хватит!
Картрайт уклонялся от прямого ответа.
— Повремените, — упрашивал он. — Не от меня зависит… Да и зачем спешить на фронт. Жизнь вам надоела, что ли? Война, хвала господу, кончается. Справятся там и без вас.
Однажды, когда Афанасьев был особенно настойчив, Картрайт высказался более определенно:
— Терпение! Скоро все узнаете. А пока скажу одно: оставаясь у нас, вы сможете принести большую пользу общему делу, нежели на фронте. Драчунов там хватит и без вас. Поверьте опыту! Ведь я бывший фронтовик!
«Ой, врет! — подумал Афанасьев. — А может и воевал. Шут его разберет…»
— Какую пользу я смогу принести здесь? — спросил он в упор.
Картрайт взметнул ладони, словно защищаясь.
— О! Это пока секрет и большой. Никому ни звука! Верьте мне, это правда!
— Сомневаюсь! — сумрачно буркнул Афанасьев. — Но бросим болтовню. Я должен вернуться — и баста!
— Говорю вам — вернетесь. Только попозже… Не будем ссориться. А пока… в виде дружеской услуги. Чтобы вы меня не бранили за задержку. Хочу вам предложить маленькое дельце. Прекрасный бизнес, чистая игра! Вы можете приобрести по дешевке, почти даром. Из трофейных вещей, понимаете? Костюмы, пальто, часы, даже драгоценности. Для вашей невесты. Хотите?
Афанасьев расхохотался прямо в лицо американцу.
— Я хочу, чтобы вы пошли к черту! Вот чего я хочу! Другому я дал бы по морде. Но вам прощаю… по дружбе.
У Картрайта было такое удивленно-обиженное лицо, что Афанасьев смягчился.
— Не сердитесь за резкость, — сказал он. — Мы просто друг друга не понимаем. Разная психология.
Картрайт слабо улыбнулся.
— Я не сержусь, но удивляюсь. Мое предложение вполне честное. Я повторяю: игра чистая.
— Чистая игра — если я куплю вещи в магазине на заработанные деньги! — отрезал Афанасьев, снова закипая. — Не говорите со мной об этом никогда!..