Без вести пропавший
Шрифт:
Картрайт пожимал плечами.
— Наверно, еще не время. Доложу майору.
На следующий день повторялось то же самое. Постепенно Афанасьев стал чувствовать себя узником, хотя и пользовался относительной свободой.
Девятого мая фашистская Германия капитулировала. Вот он — долгожданный конец войны. Победа… победа! Желанный день пришел, но радость оказалась неполной. Не дома и не со своими приходится праздновать. Среди чужих и чуждых. Что они знают о войне, что даст им победа? Товарищи, друзья, родные — как вас недостает! Именно в такой
Штабные офицеры устроили шумный, обильный вином, праздник. Их хвастливые выспренные речи (Картрайт любезно переводил) раздражали Афанасьева, омрачали для него торжество.
«Кажется, они воображают, будто это их успехи, их победа. Тоже вояки! Вспомнили бы Сталинград, а то молчат, воды в рот набрали. Со вторым фронтом тянули, а теперь расшумелись. Хвастуны противные», — сердито думал он.
Война закончилась, но это не внесло ничего хорошего в жизнь Афанасьева. Кое-что изменилось, но в плохую сторону. Особенно ухудшились отношения с Картрайтом. Внезапно дружба расстроилась. Американец о ней не заговаривал, держался холодно и официально. Но самое скверное было то, что он больше ничего не обещал.
Три дня Афанасьев терпел. Потом решился: хуже все равно не будет. Он категорически потребовал возвращения на Родину.
— Я не пленник, слышите вы! Если завтра вопрос не разрешится, я пойду жаловаться начальнику штаба. Ведь есть же здесь справедливость!
Картрайт выслушал угрозу спокойно. Подумал и твердо пообещал устроить встречу с Джекобсом на следующий день.
Утром Афанасьев увидел у своих дверей вооруженного часового. Солдат загородил дорогу и молча протянул записку. Удивленный Афанасьев узнал почерк Картрайта и прочел написанное по-русски:
«Выход из дома Вам воспрещен. Заеду за Вами в 12.00».
Афанасьев вернулся в комнату, подошел к окну. По садовым дорожкам между аккуратными клумбами, засаженными ровными рядами тюльпанов, неторопливо прогуливались два солдата. Афанасьев понял, что он действительно пленник.
Картрайт заехал ровно в двенадцать, но он ничего не объяснил. Холодно поздоровавшись, он сослался на распоряжение майора.
…Джекобс принял Афанасьева по-прежнему любезно, словно ничего не изменилось. Они обменялись крепким рукопожатием, будто хорошие знакомые. Афанасьев удобно уселся в большом кожаном кресле у стола. Картрайт поместился напротив.
Майор помолчал, раскуривая потухшую сигару. Он внимательно рассматривал советского летчика. В углу кабинета громко выстукивали высокие старинные часы в застекленном футляре красного дерева. «Немецкие», — подумал Афанасьев. — Он рассеянно посмотрел на пушистый ковер, покрывавший пол: на синем поле скакал рыцарь в полном вооружении. Развевались пышные белые перья на его шлеме.
Картрайт кашлянул в кулак и вопросительно посмотрел на майора.
— Я… не вовсе понимай вас, господин Аванасьев… — вкрадчиво начал Джекобс. — Вы желаете нас покидать? Разве вам плохо?
Афанасьев, с трудом
— Мне не плохо, но не в этом суть. Я должен вернуться на Родину.
— Гм… Соскучился семья?
Афанасьев сделал нетерпеливое движение, точно собираясь вскочить с кресла.
— Сейчас речь не о семье. Меня ждут в части. Уже месяц как я здесь!
— Но вам домой не нада! — живо возразил майор. — Ваши думай, что вы умерший. Да… как эта? Пропал без известий.
— Что такое? Я умерший… Вы меня обманули?
Джекобс развел руки, как бы оправдываясь. Синий дымок сигары потянулся над столом, вслед за рукой.
— Нет… Сейчас вам ясна будет. Лейтенант поясните.
Картрайт спросил по-английски:
— Прикажете говорить правду? Вы знаете, он абсолютно глух ко всему. А, может быть, притворяется. Но он не согласится, сэр, пари держу!
Джекобс помедлил с ответом и густо задымил сигарой.
— Говорите все! Иного выхода нет. Но не сразу, не запугайте его… — Майор в раздумье крепко потер розовую блестящую лысину. — Русские очень упрямы, это я знаю, но… Но приказ есть приказ, и мы должны использовать этого советского офицера во что бы то ни стало! Деньгами, угрозами надо его заставить. Не можем мы больше ждать. А если он откажется, придется поступить круто.
Афанасьев прислушивался к незнакомой речи, тщетно пытаясь уловить смысл. Но американцы говорили слишком быстро, и Николай различал лишь отдельные слова: «Россия… информация… деньги». Он чувствовал, что ему грозит какая-то беда. Но какая? Догадаться он не мог. «Не в плену же я? Они союзники. Наверно, недоразумение, но почему меня обманули?»
Картрайт возражал вежливо, но твердо. Майор начал сердиться. Афанасьев видел, как багровеет его шея, плотно стиснутая тугим воротником.
— Вы знаете приказ полковника! — властно сказал Джекобс. — И потрудитесь повиноваться!
— Я слышу ваши приказания, сэр, — угрюмо ответил Картрайт. — Ваши, а не полковника!
Джекобс грохнул кулаком по столу. Сигарный пепел крупными хлопьями засыпал бумаги.
— Пускай мои, черт дери! Это не меняет положения. Делайте ваше дело! Отвечаю я!
Картрайт поспешно закивал головой:
— Если так, сэр, я повинуюсь.
Майор удовлетворенно запыхтел и снова задымил сигарой. Картрайт кашлянул, прочищая горло, повернулся к Афанасьеву и сказал официально, как будто сразу позабыл их недавнюю близость:
— Господин Афанасьев! Настало время до конца понять друг друга. Нам нужна ваша помощь… да, именно помощь. Я пытался и раньше сказать вам об этом, но вы не слушали… Мы получаем далеко не полную информацию о России. Мы не знаем вашу страну, а обязаны ее знать. Это нужно хотя бы для совместных действий против Японии. У нас общие цели. Понятно вам?
Афанасьев круто повернулся в заскрипевшем кресле. Ковер смялся под его ногой.
— Совсем непонятно. Причем здесь я?
Картрайт вздернул свои узкие плечи.