Без вести...
Шрифт:
Джексон стоял у окна. Кивком ответил на приветствие, уселся в кресло.
Каргапольцев и Глущак, который тоже вошел в кабинет, стояли возле стола.
— Вы по-английски не разговариваете, я пригласил господина Глущак быть нашим переводчиком.
Глущак перевел.
— В его присутствии я отказываюсь разговаривать, — отрезал Каргапольцев.
— Откуда такая строптивость, господин Кенти?
— Я не доверяю этому мерзавцу.
— Он не доверяет мне, — перевел Анджей.
— Но другого человека нет.
— Пригласите
— Я согласен... Вы, господин Глущак, свободны, а вы, — он метнув взгляд в сторону Иннокентия, — подождите в приемной.
Было видно, что с Анджеем вот-вот случится нервный припадок... Но Джексон и не думал щадить его самолюбие: ему хотелось вызвать Каргапольцева на откровенную беседу. Не часто ведь приходится сталкиваться с живым коммунистом. Может, удастся вызнать что-нибудь важное, а потом выгодно использовать...
Злоба у него заметно ослабла. Когда Иннокентий и Григорий вошли в кабинет, Джексон, к удивлению, встретил их весьма любезно, провел за портьеру, пригласил к столу и наполнил фужеры. Каргапольцев залюбовался игрой золотистых лучиков. Перехватив его взгляд, Джексон пояснил:
— Испанский мускат... Попробуйте.
Григорий выпил, Иннокентий же едва коснулся губами: догадался, что любезность Джексона неспроста...
— Вы давно в Штатах, мистер Кенти?
— Меньше двух месяцев.
— Ваше впечатление? Вы побывали во многих странах, можете сравнить... Богатая у нас страна? Богаче, чем Россия? Вы затрудняетесь? Ну, возьмем за основу уровень жизни населения?
— Перед войной народ на моей родине стал жить хорошо, а как живет сейчас — не могу сказать.
Наступила неловкая пауза. Джексон принес сигары.
— Скажите, мистер Кенти, вы верите, что коммунисты могут дать народу такой же комфорт?
— Верю, господин Джексон.
Мистер Джексон, видимо, не ожидал столь откровенного и твердого ответа.
— Вы коммунист, мистер Кенти?
Каргапольцев задержался с ответом... И вдруг у него возникло желание сказать ему правду в глаза и показать, что и он, и сидящий рядом Григорий тоже гордые люди.
— Хотел быть коммунистом, — произнес наконец он и смело встретил взгляд хозяина. — В партии не состоял, а коммунистом всегда себя считал.
Терпение хозяина, очевидно, кончилось, разговор принял другое направление.
Джексон высказался в том смысле, что не позволит вести на его плантациях коммунистическую пропаганду. Разъяснил, что намеревается передать дело Каргапольцева в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности, но не хочет платить злом за зло.
— Получайте расчет у мэнеджера и убирайтесь отсюда. Чем быстрее, тем лучше!
Переводя эту фразу, Кузьмин от себя добавил, что и верно пора уносить ноги, пока голова цела.
— Ничего, Гриша, два раза не умирать, а один раз не миновать...
Мэнеджер не заставил долго ждать. Немедленно произвел расчет, удержав доллар на похороны Чарли. Тут и Кузьмин
— Убить человека деньги нашлись, а похоронить, видно, не на что.
Они вышли. Григорий спросил, какие теперь планы.
— Черт его знает, опротивело все. Не знаю, куда податься...
— Ладно, пошли. Соберем твое имущество, и перенесем в мои хоромы, а там обсудим.
Глущак дома что-то подсчитывал, не проронил ни единого снова, лишь украдкой следил за ними. Когда же Иннокентий и Григорий ушли, перекрестился.
Много бессонных ночей пережил Николай Огарков в своей жизни, но эта ночь отличалась от прежних. Раньше все казалось проще: в кромешному аду найти хоть маленькую возможность уцелеть, не замарать руки кровью и грязью, которых вон сколько вокруг... Ведь далеко-далеко, за плотным грязно-коричневым туманом осталась совсем другая земля, своя, родная. Раскидистые ветлы и белоногие березки. Вязовка.... Милая, горькая Вязовка, милое, горькое детство. Неизгладимая любовь к местам, где родился и рос, где научился любить и ненавидеть, была той силой, которая помогла ему удержаться...
Все началось с недавнего утра. Его удивила и насторожила необычная приветливость командира роты Рогожина.
— А, Николай, проходи, проходи. Присаживайся, — приговаривал капитан, предлагая ему стул.
Усевшись, он не спеша взял предложенную сигарету, стал медленно разминать.
Капитан чиркнул зажигалкой, протянул Огаркову, наклонившись через стол, а затем прикурил сам. Сигарету он держал двумя пальцами: большим и указательным, оттопырив остальные. Так неумело держат папиросу женщины или начинающие курильщики.
Впрочем, и в другом у него были женские манеры: передвигался мелкими шажками, вилял бедрами, ногти подкрашивал розовым лаком, срываясь со спокойного тона, пронзительно визжал. Над ним и солдаты посмеивались...
— Я давно наблюдаю за тобой, Огарков, и нахожу, что ты настоящий патриот России.
И пустился в разглагольствования о почетном долге тех, кого судьба выдвинула на переднюю линию борьбы с мировым коммунизмом. Получалось, что истинными русскими патриотами являются только они, щеголяющие в американских доспехах на немецкой земле.
Подобные беседы давно уж не трогали Огаркова. Бывает же так: идет человек по степной дороге в холодный осенний дождь. Укрыться негде, а дождь льет и льет. И шагает человек, не обращая на пего внимания, лишь поеживается, когда холодные капли попадают за ворот.
В самом конце разговора капитан сказал главное:
— Я рекомендую тебя, Огарков, нашим друзьям для более важной работы. Надеюсь, не опозоришь меня, себя и вообще честь русского человека.
В полдень Николай вместе с Рогожиным зашел в особняк на Цеппелин-аллее. Американский солдат приветствовал капитана и пропустил их. Огарков сразу понял, что его командир — частый гость здесь.