Без выбора
Шрифт:
Последнее, я отчего-то уверен, - не к нам. И вера все же не совсем утрачена, и ревность к жизни - она сохранилась, она в кипении мысли и в политических страстях, она, наконец, в тех дивных метаморфозах, что происходят с людьми буквально на глазах. Диву даешься - какие идейно-духовные типы порождает наша, казалось бы, агонизирующая социальность: ультранационалисты и интернационалисты, верующие коммунисты и христиане-сталинисты, национал-большевики и демохристиане, ортодоксальные марксисты и анархисты, прозападники и антизападники, "церковники" и "антицерковники"...
Нет, конечно, не от хорошей жизни сие
Подлавливаю себя на едва ли столь уж лестном совпадении чувств детства, ранней молодости, то есть в начале жизни и теперь, в конце ее. Тогда, пионер и комсомолец, был я ужасно горд, что живу в стране, первой строившей коммунизм. Всяких там англичан, французов и "прочих шведов" было жалко - так скучно и неинтересно живут бедняги: ни тебе коллективизаций, ни индустриализаций, и Сталина у них нет! И ради чего живут?
Стишок той поры:
Страна моя! В твоем просторе
От тех дорог до тех дорог
Сто иностранных территорий
Я б без труда упрятать мог.
Страна моя - кусок что надо!
Не на аршин, не на пятак
Авансом выдана награда.
И жить хочу не просто так!
Еще бы! Жить просто так - несчастный удел тех самых "шведов". А вот строки через пятнадцать лет, и легко ль ли поверить, что написаны они в камере Владимирской тюрьмы на шестой день голодовки - по поводу чего, уже и не помню:
Мне Русь была не словом спора,
Мне Русь была - судья и мать.
И мне ль российского простора
И русской доли не понять,
Пропетой чуткими мехами
В одно дыхание мое.
Я сын Руси с ее грехами
И благодатями ее.
Но нет отчаянью предела,
И боль утрат не пережить.
Я ж не умею жить без дела,
Без веры не умею жить,
Без перегибов, перехлестов,
Без верст, расхлестанных в пыли.
Я слишком русский, чтобы просто
Кормиться благами земли.
Знать, головою неповинной
По эшафоту простучать...
Я ж не умею вполовину
Ни говорить и ни молчать...
Думаю, что, к примеру, для Валерии Новодворской вышеприведенные строки - свидетельство безнадежной жизоидности. Шиз не шиз, но какой-то момент инфантилизма явно просматривается. Но ведь не стыдно ж! Потому что и сегодня, когда, попросту говоря, все так плохо... И сегодня на людей с Запада смотрю как на обделенных...
Чем, спрашивается?
Если спрашивается, то, конечно, ответа быть не может, потому что нормально живут и будто бы даже процветают... А мы никак толком и цвета набрать не можем. Напротив, теряем по миллиону в год населения... Зато у нас будто бы все еще впереди, а "они" вообще живут без "переда", одним "нынче" живут, и нешто это жизнь!
А мы? Перефразируя песенку из шутовского кинофильма: "Мы не пашем, не сеем, не строим, мы срамимся общественным строем!"
Раньше тоже многие ничего путного не делали, но строем гордились, то была почетная и денежная профессия - гордиться строем. Бовины, арбатовы, боровики, стуруа, познеры - несть им числа, профессиональным гордецам строя. Нынче они все аналитики, политологи, не стыдясь смотрят на нас из телеящиков и вещают, вещают...
Одному
– Как же ты жил, такой-сякой?
Ответ был великолепен:
– Если хочешь знать, я все понимал в сто раз лучше тебя. А говорить то, что думаешь, означало работать на разрушение.
– Но разрушение-то состоялось.
– Зато без моего участия.
– А может, оно потому и состоялось, что ты двуличничал?
– Недоказуемо!
Подобным лукавством, как пикантной приправой, сдобрено большинство мемуаров бывших "советских". Читать их утомительно, а часто и просто противно.
Но вот передо мной счастливое исключение - мемуары Станислава Куняева. Современному человеку интересны безусловно. Но вдвойне будут интересны исследователю не столь уж отдаленного будущего, каковой озадачится восстановлением идейно-духовного состояния советских людей, точнее советской интеллигенции на переломе эпох. Куняевские воспоминания интересны именно в силу их откровенности, порой как бы не в пользу автора - по первому суждению, но чем далее, чем глубже погружаешься в духовный мир советского поэта, тем большим уважением проникаешься к автору, не поставившему своей задачей "причесывать" и смятенность ума, и противоречивость мыслей и поступков, и если автор где-то слегка лукавит, то лукавство это вторично и полуосознанно в сравнении с великолепно выписанными картинами советского писательского бытия, образами современников... Кого я лично не знал, те так и останутся в моем сознании с подачи Куняева.
И наконец, каким прекрасным языком все это изложено! Дай Бог иному современному прозаику достичь подобной точности и незаменимости слова, сочности и художественной достаточности в изображении и природы русской и русского быта, и все это без многословности и вычурности, чем грешат ныне и начинающие, и маститые - как редактору литературного журнала, мне ли не судить...
Прочитав от корки до корки двухтомник, я словно бы просмотрел иллюстрации к собственным соображениям по поводу трагедии сознания типичного советского интеллигента. Эта трагедия - предмет исследований будущих социологов, поскольку в том же, в значительной мере, и трагедия бывшего советского общества в целом.
Александр Проханов где-то признавался, что чем дальше, тем больше он чувствует себя советским человеком. С.Куняев мог бы сказать о себе то же самое еще с большим правом.
Отдадим должное - коммунистическая власть умела воспитывать нужные ей кадры и сохранять их в состоянии искренней влюбленности в бытие, ею сотворенное.
Лишь по поводу обращаясь к эпохе 30-х годов, с каким вдохновением пишет С.Куняев о пятилетках, о великих стройках коммунизма - индустриализации и коллективизации и, конечно, о Великой Победе - в целом о достижениях народа под руководством партии, той самой партии, которая, не отказавшись ни от одного своего программного постулата, в итоге привела страну к катастрофе. Вот эта поразительная способность, или, напротив, неспособность видеть процесс в его последовательной закономерности- специфика мышления людей, как бы навсегда заданная всей мощью советской пропагандистской машины, не оставив шанса собственно историческому мышлению, когда искренняя потребность человека желать добра своей стране и народу безнадежно парализована идеализированным видением прошлого.