Без жалости
Шрифт:
Я присела на кровать Райана и задумалась. Мысль о том, что у нас не будет фермы, была для меня невыносима. Ведь это была не просто ферма — это был мой дом, где я провела лучшие годы своей жизни. Это место стало частью моего существа, и лишиться его было все равно что лишиться руки или ноги.
— Я скорее умру, чем отдам ферму, — сказала бабушка, поднимаясь с кресла. — Этот дом выстроил мой отец. Он посадил здесь деревья и очистил от камней пашню. Он и моя мать лежат в этой земле. Разве можно уступить все это чужим людям?
Райан пожал плечами:
— Жаль, конечно. Но отчуждения нам, как ни крути, не избежать.
— Райан! Как
Где он — мой старший брат, которого я боготворила и которому могла доверять свои девичьи тайны? Где он — тот юноша-мальчик, который с самым серьезным видом говорил мне, что плиссированные юбочки нельзя носить с полосатыми блузками, а я, открыв рот, слушала его, соглашаясь с каждым его словом? Он расчесывал мне волосы, заплетал косы, а когда я выразила желание носить в волосах пластмассовую розу, он — единственный в семье — строго на меня посмотрел и сказал: «Этого не будет». Я всегда доверяла его вкусу и его суждениям по тому или иному вопросу. Где все это? Куда подевалось? Да и было ли вообще?..
Райан, отвечая на мой вопрос, сокрушенно покачал головой и произнес:
— Я не в силах этого объяснить.
— А ты попробуй, — жестко сказала я.
Последовала долгая пауза, показавшаяся мне вечностью. Я уже было решила, что Райан не будет со мной разговаривать, но он все-таки заговорил. Голос его звучал глухо, как будто стыд лишил его былой звучности.
— Как ни странно, — начал он, покривив губы в горькой усмешке, — все началось с того, что меня отблагодарили за хорошую работу. У менеджера казино Малколма имелась лошадь. Так, ничего особенного, полукровка-перестарок — если не ошибаюсь, к тому времени ей уже было лет двадцать пять. Но суть в том, что эту лошадь подарили Малколму в детстве, он ездил на ней чуть ли не всю свою жизнь и очень любил. Так вот, прошлой весной лошадь во время утренней прогулки с конюхом неожиданно рухнула на землю, и Малколм позвал меня. Где-то он услышал, что я хороший ветеринар. Я обнаружил у животного непроходимость кишечника и решил сделать операцию, что, принимая во внимание возраст животного, было довольно рискованной затеей. Как бы то ни было, лошадь поправилась, и Малколм пришел от моей работы в восторг. В знак благодарности он пригласил меня в казино — в особую комнату, где шла игра в покер без ограничения ставок, — и подарил мне фишек на сумму в две тысячи долларов.
Я поморщилась, как от зубной боли. Подарить Райану фишки было все равно что снабдить наркомана порцией наркотика.
Райан провел рукой по волосам, вздохнул и продолжил:
— Поначалу мне везло, и я за два часа выиграл восемьдесят тысяч долларов, но к концу вечера ухитрился все это спустить. Решив вернуть эти деньги, три недели подряд я ходил в казино, как на работу, но все время проигрывал. Сначала проигрыш встал мне в восемь тысяч долларов, потом в тридцать шесть тысяч, а в скором времени — признаться, я даже не заметил, как это случилось, — я подсчитал, что задолжал казино девяносто тысяч. Остановиться я уже не мог: уж слишком велик был проигрыш — и продолжал играть в надежде отыграться. Когда пошла четвертая неделя и я, как всегда, появился в казино, Малколм с мрачным видом объявил мне, что его любимая лошадь сдохла.
Он был в ярости и обвинил меня в том, что я сделал операцию, не предупредив его, что животное может ее не перенести. На этом наши приятельские отношения закончились. Малколм, угрожая мне судебным иском, потребовал, чтобы я немедленно
Райан замолчал и стал нервно покусывать губы; бледность у него на лице сменилась темно-пунцовым румянцем. Казалось, продолжать этот рассказ было выше его сил.
— Но ты, конечно, на этом не остановился, — желая его подхлестнуть, сказала я.
— Да, не остановился. Не мог. Меня преследовала мысль, что если я не отыграюсь, то до конца своих дней буду влачить жалкое существование бедняка. И я пытался отыграться — Господь тому свидетель, — но удачи мне не было и я потерял все.
Я смотрела на брата, приоткрыв рот: до того меня поразила эта, в общем, простая, но оттого не менее трагическая история человеческого падения. Главное же, я только сейчас стала по-настоящему представлять размеры катастрофы, которую брат навлек на всех нас.
Наши взгляды жгли Райана, не давали ему возможности обрести прежнее расположение духа. Разнервничавшись, он поднялся со стула и принялся мерить комнату шагами.
— А знаешь ли ты, сколько клиентов я потерял с тех пор, как сюда переехал? — высоким, срывающимся голосом обратился он к бабке. Теперь в его голосе проступала обида.
Бабушка вытерла слезы.
— Уж не вздумал ли ты жаловаться, Райан?
— Моя практика гибнет, ба, — сказал он. — Уж слишком дикая и изолированная здесь местность. Когда я переехал на ферму, от моих услуг отказалась половина прежних клиентов. Я не в состоянии заработать здесь себе на жизнь. Мне надо перебраться поближе к городу.
— Чтобы наладить дело и приобрести клиентуру, требуется время. А еще — незаурядное терпение и умение ждать, — сказала бабушка.
— Мне почти сорок лет, и ждать я не могу. То, что я заложил и проиграл ферму, — не случайность. Для меня она не представляет никакой ценности. Она мне попросту не нужна.
Бабушка посмотрела на него расширившимися от изумления глазами.
— Наша ферма, Райан, — это не какая-нибудь негодная вещь, от которой можно избавиться, швырнув ее в мусорный бак. Это — наследство. Здесь родилась я, здесь родилась твоя мать. Эта ферма — целый мир, который куда больше, глубже и сложнее того, в котором живешь ты.
— Вот уж точно, что больше, — пробормотал Райан, подходя к окну и прижимаясь лбом к холодному стеклу, за которым, как дикий зверь, завывал буран. — Она такая огромная, ба, что мы не в состоянии поддерживать ее в приличном состоянии и должным образом вести хозяйство. Поэтому она разваливается. В сущности, мы живем на развалинах. Все деревянные постройки давно сгнили, камень выкрошился, колодцы обмелели, а система насосов, которая подает воду в дом и на поля, вот-вот откажет.
— У нас четыреста акров отличной земли, Райан. Это же настоящее богатство.
— По мне, это всего лишь грязь.
Неприкрытый цинизм Райана оставил у меня в душе крайне неприятный осадок. Прежде этого качества я в его характере не подмечала.
— Но это же мой дом, — проговорила бабушка. В ее голосе отзывались душившие ее слезы.
Райан повернулся к ней.
— Этот дом стоит у меня поперек горла, как кость. Он мне больше не нужен.
— А у меня стоят поперек горла твои речи! — выкрикнула я, задыхаясь от возмущения. — Я вернусь в госпиталь. Впрочем, я согласна на любую работу: могу швырять в топку уголь, чистить сортиры, мыть полы… Я пойду на все, чтобы заработать деньги, которые позволили бы ферме хоть как-то функционировать.