Безбашенный
Шрифт:
– Он немой, что ли? – раздражённо уточнил толстый у приятелей.
– Да нет вроде, – пожал плечами длинный.
– Аа... Значит, выделывается. Не хочет разговаривать с нами... Может, ты ещё и стучишь на всех Тамаре, а?
Толстый отвесил мне ещё один подзатыльник. Я испуганно попятился, но меня тут же вернули на место.
– Зырьте! Сейчас штаны намочит!
Все дружно загоготали.
– Ммм... Хватит!
– Всё, пошли, – поторопил всех длинный. – А ты, мальчик из капусты, попробуй только облажаться! – презрительно посмотрел на меня.
– Мальчик из капусты!.. – прыснули остальные.
Старшаки двинулись к комнатам девчонок. Я слышал, как они продолжали говорить обо мне.
– Да, из капусты он. Сирота. Матушки нет и не было.
– Да ладно?
– Ага. Сам слышал, как Тамара ему втирала, что его нашли в капусте.
Все тихо заржали. Длинный шикнул на них.
– Есть у меня мама... есть, – пробубнил я себе под нос, потирая одной рукой отбитый зад, а второй – затылок.
Старшаки скрылись за дверью. Меня трясло от страха. Я был на грани дать дёру, но продолжал стоять.
Через некоторое время вышел толстый. Его лицо было перепачкано шоколадом, а карманы чем-то набиты. Следом за ним выбежали остальные.
– Сваливаем!
– Дай этому чего-нибудь.
– Перебьётся.
Они прошли мимо меня. Длинный остановился и протянул мне пачку.
– Держи.
На упаковке виднелось круглое печенье с какой-то белой глазурью. Ни разу такого не ел. Я смотрел на эту пачку с вожделением и страхом, не решаясь взять.
– Бери-бери, – длинный припечатал её к моей груди. – Девчонки получают жрачку от спонсоров. Мы лишь забрали своё. Ешь, сиротка...
Пачка печенья упала на пол. Длинный ушёл, и я прошептал себе под нос:
– Я не сирота... Не сирота я.
Хотя совсем не был в этом уверен. У многих были воспоминания о родителях. А у кого-то даже фотки. У меня ничего не было. Ничего.
Шмыгнув носом, нерешительно наклонился и поднял печенье. Мой взгляд метнулся к комнате девчонок, в которую как раз зашли две из них. Почти сразу же оттуда послышался плач. Попятившись, я шагнул в сторону и спрятался за колонной. Пачку с печеньем крепко прижимал к груди.
Раздались голоса, мимо меня кто-то быстро прошёл.
– Совершенно ясно, кто
– Виктор Степанович, но они ведь тоже дети! – запричитала Тамара Павловна. – Лёша жаловался, что у девочек всегда подарки лучше. Они взрослые уже, всё понимают.
Директор с воспитательницей остановились совсем близко ко мне. Я дрожал, прижавшись к колонне. Директор зашептал:
– Девочки получают сладости сами знаете, от кого. Он очень расположен к нашей Лизе. Вы же помните, что он был... кхм... знаком с её матерью.
– Тогда нужно делить его подарки на всех, – упрямилась Тамара Павловна. – Что, Лиза какая-то особенная?
– А Вы ему об этом скажите! – рявкнул директор и, судя по всему, ушёл.
Тамара Павловна негромко произнесла:
– Лизочка ничего из этого и не ест. Всё девочкам отдает.
Она тоже ушла. Я вышел из укрытия. Пачка печенья жгла ладонь.
– Лиза... – непроизвольно слетело с губ.
Я её знал. Мелкая, светловолосая, глаза голубые. Всё время улыбалась.
Чё она лыбилась? Остальные девчонки в основном ревели, а она лыбилась или молчала.
Мы ни разу не разговаривали с ней. Даже на прогулке.
Побежал в свой корпус, укрылся в комнате. Сел на пол между двумя кроватями и вжался спиной в стену. Дрожащими пальцами открыл упаковку с печеньем. Достал одно. Круглое, двойное, с белой глазурью посередине. Прежде чем отправить печенье в рот, посмотрел на свои тощие руки.
Мне можно это съесть. Можно! Я заслужил. Я стоял на шухере.
Однако я не почувствовал желанного удовольствия от сладости во рту. Ничего не почувствовал, съев печенье, отнятое у девчонки.
Медленно выплываю из сна, ощущая тяжесть в груди. Мозг быстро прокручивает тоскливые кадры обрушившихся на меня воспоминаний. Серые унылые стены, тычки, пинки, затрещины... Голубые глаза... Тамара Павловна...
Какого хрена?
Давно мне это дерьмо не снилось. Я приказал своей памяти всё забыть. И в моих снах никогда не было Лизы. Или я действительно её забыл?
Разлепляю веки. На меня смотрят голубые глаза. С волнением. Лиза... Мы держимся за руки, наши пальцы переплетены.
– Ты проснулась уже? – голос хрипит ото сна.
– Да... Ты говорил... Во сне... Что тебе снилось?
– Хрень всякая, – нервно усмехаюсь, потерев ладонью лицо.
А потом из меня вдруг вырывается:
– И ты. Ты мне снилась. В детском доме. Помню твои глаза голубые. Так же нежно смотрели на этот мир. Твои глаза совсем не изменились, Лиз.
Она делает судорожный вдох. Тянется к моему лицу, неуверенно гладит пальчиками по щеке. Мы тонем в глазах друг друга.