Бездельник
Шрифт:
Недалеко от выезда старательно проигнорировал двух синющих старожилов с их нисколько не более трезвой спутницей; они что-то орали про свой мотоцикл, бензин у них кончился что ли?..
Я все шагал со своей поклажей. Воду благополучно забыл в гостях, ну и ладно. Вечерело, жара медленно спадала. Китайские кеды за весь день будто изнасиловали мои ноги. Где-то на половине пути я спиной услышал знакомый грохот. Вскоре "волгу" понесло юзом и она остановилась подле меня.
– Эй, ну че, как именины?
– Да ничего, пироги вкусные. Угостили вот.
– я поднял вверх пакеты.
– Садись давай.
– Дима какой-то хмуроватый. Хохочущая скрытая злоба.
Я неуверенно
Жил Дима в старой части деревни. Он резко рванул к воротам и затормозил едва не об забор.
– Дай сюда.
– он вырвал у меня из рук рыбу.
– Если хочешь, чтобы печень сгнила к херам - валяй... нет?! Кошакам отдам...
Мы вышли наружу.
– Приходи, если что.
– сказал Дима, пожал мне руку и, покачиваясь, исчез за калиткой, а я поплелся к своему постоялому двору.
Перепугался, не отыскав с первого раза свой рюкзак - тем лучше. Разместился снова на новом месте - в других апартаментах. Окунулся в холодный Чадобец, после чего заказал к себе в номер чай с брусникой, да так и сидел, отмачивая замученные ноги.
Под вечер путник молодой
Приходит, песню напевая;
Свой посох на песок слагая,
Он воду черпает рукой
И пьет - в струе, уже ночной,
Своей судьбы не узнавая...
День догорал. Он мимо не пройдет и потому - не жалко. Ах, если б всегда так живо и остро...
А вот и ветер развеял последние языки пламени. Вспыхнула звезда, нерешительно и чисто - сначала она одинока, и вот их уже двое, а вот уже больше еще на одну, и все едины в своем одиночестве, перекликаются друг с другом. А теперь - уже не счесть и бездна поджимает хвост. Может, еще поборемся?
***
Или все-таки поздно?
С тех пор стал периодически захаживать дождь. Сначала - слепой, радостный, но с каждым днем - все мрачнее и чаще. Ну а я тем временем дальше скитался по округе. Студенты в белом уехали - отучились. Сторожа больше не встречал. Все будто спряталось в ожидании бури, чего-то дурного. Я ходил вечерами под дождем, укутавшись в брезентовую куртку, вообще живых не видя, в редких окнах горел желтый свет, отторгаемый синим полумраком улицы.
Даже собаки не лают. Небо черное, давящее, неподъемное, а дождь слаб, будто вот-вот иссякнет, и явится нечто такое, о чем мы не имеем никакого понятия, чего даже представить себе не можем, явится тьмой выколотых глаз, которую не поймет никогда зрячий, тьмой, откуда приходит живое, и куда потом возвращается, тьмой кровавого безумия войн, тем, что
И окружающая чернота отражается в тучах, приумножая свою бездну.
Ветер нарастает будто бы даже не прерываясь, а просто все время набирая силу. То и дело проносится металлический скрежет, словно секунды-плиты, сжимаясь, скребут друг о друга, а молнии - искры. Я долго не могу понять, что еще не так, а потом доходит - нет грома. Когда загорается бумага, мгновение до того, как вспыхнуть - вот что все это такое, только холодное и сырое, воющее сквозняками едва слышно, и потому - ощутимое лишь сильнее. И невыносимо хочется убежать - да некуда.
Разве что только спрятаться в этот сруб. Дождь вот-вот хлынет, небо - с треском разорвется, - до логова дойти не успею, не то что поставить палатку. В сумерках пытаюсь разглядеть, точно ли дом брошен. Пролажу через дыру в изгороди в огород - заросший и нетронутый. Ставни наглухо закрыты, двери же нет вовсе - только зияющая дыра. Медленно и осторожно ступая, вхожу внутрь. Прислушиваюсь к каждому шороху и стараюсь как можно скорее привыкнуть к темноте. По груди бьет молот. Пахнет старостью, мусором и оставленностью. Голые черные бревна и грязный пол. Сквозь потолок видно небо. Осматриваю все комнаты и либо не нахожу то, что искал среди хлама и мглы, либо я здесь один. За закрытыми ставнями небо с ревом исходит водами.
Возвращаюсь в первую комнату, разгребаю угол и, полулежа, облокотившись о стену, пытаюсь совладать с собой. Улица дарит хоть немного света через дырявую крышу и дверной проем, за ним - стена дождя и отблески молний. И что-то еще: темноты снова становится больше, нечто мощное, голое, заросшее, едва видимое смотрит с улицы, чуть заметно светя глазами; то, что было до меня и будет после; оно просто глядит в мою сторону и молчит, либо я не понимаю его. И уже не испытываю ужаса, однако не чувствую ничего взамен, будто не только физически, но и душой оглохнув. Лишь пустота, молчание и глаза. Оно долго стоит, а потом уходит, и я вновь постепенно начинаю слышать. Снова дождь и ветер. А следом - сон. Беспокойный, рваный, лихорадочный. Взгляд остается в голове.
Меня разбудила тишина. Уже не так темно. Осмотревшись, я понимаю, что сюда, скорее всего, приходят рожать собаки. Срываюсь и выскакиваю на улицу весь мокрый. До рассвета пару часов. Стоит плотный холодный туман. Кутаясь в куртку, я обалдело шагаю в сторону логова, поскальзываясь и меся грязь. В сонном бреду надеюсь лишь на то, что кусты хоть немного защитили рюкзак от влаги.
Когда я дошел, мои кеды до того вымокли, что уже почти разваливались. Надежды, вроде как, сбылись: внутри рюкзака некоторые вещи остались сухими - спасли пакеты; кажется, будто оттуда даже исходит тепло.
Дрожа и запинаясь, я поставил палатку, внутри переоделся и, согревшись, рухнул.
***
Холод открыл мои глаза. Туман, казалось, наполнял и палатку. Я выполз из насквозь сырого спальника, сунул ноги в мокрые кеды и стал искать хоть какое-то подобие сухих дров, хоть что-нибудь, но больше просто слонялся, согнувшись пополам. Капли мерзко скатывались с веток за шиворот.
Ничего не вышло. Я вернулся, достал горелку, но, выкрутив вентиль, вновь поучил только ничего. И сижу вот теперь в тупом оцепенении на мокрой траве, будто решив до конца замерзнуть, и в отчаянии, словно через силу, матерюсь, коченея. Но в какой-то момент злость заставляет меня сорваться и в ярости снова искать валежник, промокая окончательно.