Бездельник
Шрифт:
В три часа мы уже сидели в какой-то канской столовой, занимающей первый этаж гостиницы. Дима вновь кормил меня.
По телевизору, висящему в углу комнаты, шла какая-то дешевая отечественная мелодрама, как всегда что-то про разведенную женщину с ребенком, уехавшую в деревню и нашедшую там счастье, или про богатого вдовца, уехавшего в деревню и увезшего оттуда счастье... Буфетчица внимательно следила за развитием событий, иногда с участием вздыхая.
Расстались мы так же стремительно, как и встретились несколько дней назад.
К вечеру я уже был в Красноярске. Забитая маршрутка везла меня с окраин домой. Время резко ускоряется. За окном мелькают
Ты быстро вспоминаешь темп и обычаи. Здесь никогда ничего не меняется, механизм отлажен точно; все это может лишь РАСПРОСТРОНЯТЬ изменения... Но ты все равно надеешься, что вопреки всему мир непременно стал другим. И будто бы даже замечаешь это. Ты ждешь каких-то новостей, хоть и понимаешь, что их нет и быть не может.
Завтра все это исчезнет. Так же быстро, как и все прочее, забудется это чувство - будто бы и не испытывал никогда - словно никуда не ездил, словно ничего не было - и очень хочется, чтобы оно тянулось как можно дольше, хоть и понимаешь, что суть его пуста...
Уже почти стемнело. Родной двор в кисельной духоте. Все те же старушки на скамейках.
Родной подъезд, запах канализации. Тесный обшарпанный лифт, выстукивающий все тот же ритм. Древний окурок в углу...
Обитая вагонкой дверь квартиры и ключ, стучащий в замке неповторимой мелодией.
А вот и я.
Сначала?
Часть III: Осень
Слышно, как со скрипом хлопает калитка, и следом шаркают шаги. Это на последней приехал брат. Вытираю руки и выхожу на встречу. Мы здороваемся. Чудесный вечер с вкусным воздухом, мошки нет, прохладно. Брат привез продукты: беру пакеты и заношу внутрь. С тех пор, как я вернулся - немного поработал, уволился и уехал вновь, только вот теперь сюда - и сижу почти безвылазно, разве что лишь иногда выбираюсь в город хлебнуть ночного воздуха, пройтись среди огней на улице Войны, не торопясь, вздрагивая от высокого, почти реактивного гула внезапных мотоциклов, раскатов грохота салонов автомобилей, веселея от смеха нарядных людей и так - до самого Острова и дальше - бродить по заливам; или, взобравшись на Сопку пустым узким серпантином, сидеть на отбойнике - слушать ночь, лес, хруст и вздохи ржавого лыжного трамплина и всматриваться в мигающие из темноты глаза города; а потом подняться в гору до конца мимо всех этих радиовышек и спуститься с обратной стороны по грязной крутой проселке к дачам, спотыкаясь впотьмах луны, пугая сонных собак за оградами и, возможно - раздражая их спящих хозяев; шагать-шагать по темноте, и вот снова асфальт, дорогие типовые дворцы взамен тех - с потрепанной душой и добрым сердцем, внутри которых отдыхают их славные хозяева, ну или, во всяком случае, те, кто в состоянии самостоятельно сменить колесо своего автомобиля; и вновь горят огни, редкие шатающиеся тени скользят вдоль увитых плющом заборов детского дома; выйти на Вильского - к озерам, потом вверх до Елены Стасовой и все идти, идти, идти, понимая, что все делаешь верно, и что с каждым мгновением приближающегося солнца рассеивается хоть и не печаль, но ложное очарование;
Достаю картошку, чищу ее под байки брата. Сковородка греется на "мечте", и вот уже шипит ужин. На столе, что упирается в широкое окно, здесь - на веранде, лежат мои записи, книги - в том числе перевожу, как не смешно, не зная толком языка, обложившись по-всякому доставшимися справочниками, стихи отбросов литературы, и так далее... Разгребаю все это дело, накрываю на стол. За окном уже стемнело, внутрь тянет прохладой, но спать здесь - на топчане, укутавшись в спальник - так спокойно... А я не ел толком уже несколько дней и сейчас пытаюсь сдерживаться, так сказать - по ряду причин...
– Ты как?
– спрашивает брат, а я в шутку отвечаю:
– Сам так живи!
– Цэ...цэ...цэ...
– не может вспомнить слово.
– Цемент? Целина?
– подкалываю я.
– Цэ...цэ...цэ...
– А цэ шо?
– Гепатит...
– угрюмо отвечает, сдавшись, злой сам на себя.
И сидим допоздна за подобными разговорами с чаем и желтым светом лампы. Брат все травит, а я достаю его: "Напиши про это рассказ, напиши рассказ..." а он неизменно: "Тебе надо - ты и пиши..." Выходим перед сном на улицу, а там уже холодина. Осмотрев владения - возвращаемся и ложимся спать, не запирая дверей.
***
А утро выдалось и вправду доброе - солнечное и радостное. Сажусь на край своего ложа, охватываю взглядом следы вчерашнего пиршества и погребенные где-то под ними исписанные листы, останавливаясь, конечно, больше на тех, что не переводы...
Встаю, быстро надеваю холодную одежду, выхожу на улицу умыться. Свежо и хорошо.
Немного посидев на скамейке, иду будить брата:
– С Днем знаний, упырь!
Тот со скрипом недовольно потягивается, долго пытается встать, и вот, наконец, мы завтракаем. Тем временем на улице уже душно - собирается дождь, что огорчает...
Когда около двенадцати мы все-таки выходим из дома и топаем мимо озера - погода внезапно налаживается, и брат начинает гундеть и ворчать, зачем, мол, надел куртку и джинсы - жарко ему теперь. Я потихоньку вскипаю. По его инициативе мы, естественно, заходим в магазин, и он покупает себе бутылку ледяного лимонада, однако и она ему не помогает. "Говно, жопа..." - все ворчит он, а я пытаюсь удерживать равновесие...
Через сорок минут мы уже подгребаем к карьеру. В канаве у обочины среди прочего мусора валяется зеркало, которое братец, сам не зная зачем, разбивает булыжником - осколки сверкают теперь среди жухлой травы, негодного и забытого. И лицо его вновь озарено радостно-напуганной улыбкой, словно вернувшейся издалека.
Дорогу преграждает шлагбаум. Рядом - куча знаков, сторожка с "тарелкой". Поразмыслив, решаем пройти иначе, дабы избежать встречи с Карьерным Королем, с "Карьеристом" - трудно доверять тем, кто служит в любого рода охране, а ее, где бы ты ни был - хоть пруд пруди...
Недалеко бежит река, мы сворачиваем в густые заросли к заболоченным остаткам другого пути, пролегающего с ней бок о бок. Когда домик скрывается из виду, спокойно покидаем укрытие и шагаем дальше. Слева наверху шумит лес, вокруг на рыжей земле разбросано множество внушительных цветущих луж. Достигнув тупика - забираемся по насыпи и, ведомые узкой едва различимой тропой, продолжаем скитания по крутому склону. Под ногами иссушенными монетами звенит тонкий плоский щебень, покрытый красивейшим мхом. Останавливаюсь и разглядываю его. Вот на такой ковер я согласен.