Бездна голодных глаз
Шрифт:
В Но-Ирри обветшал и покинут жрецами храм Огненного Тэрча. Местные жители разобрали его для собственных нужд, ссылаясь на гнев единственного великого и могучего Инара-Громовержца. Сказки о битвах Тэрча с горными гигантами запрещены, барельефы над входом сколоты, и поверх сельским маляром нарисован бородатый Инар с кривой молнией в руке.
Три рунных столба Реи-Звездноглазой — в предгорьях Хоара, Пши и в долине Иссы — снесены до основания, дабы не порочили единственно сущую Матерь-Ночь Ахайри. Миф о сошествии Реи в Бездну признан еретическим, пять строптивых сказителей сожжены, остальные
У Райзского залива пьяными рыбаками изнасилованы восемь служительниц Аэллы Пенногрудой; одна из них, по имени Элиноар, вскоре повесилась, судьба остальных неизвестна. Рыбаков судили и дали год портовых работ условно — выяснилось, что они действовали во славу единственно существующей Сиаллы-Лучницы и были спровоцированы развратными лжеобрядами.
В капищах Эрлика, Зеницы Мрака, возобновились человеческие жертвоприношения. Власти молчат и смотрят на это сквозь пальцы. Объявившийся в столице пророк Шиблы-Исторгателя Душ разорван толпой — во имя единственного и непреложного Эрлика. Легенды о Шибле и темных реках подземного мира спешно переделываются — в основном, меняются имена.
Все ремесленники перед началом работ обязаны возносить мольбу к Отцу Тайного знания Хаалану. Книги без аналогичного посвящения считаются кощунственными и сжигаются принародно. Иногда — вместе с автором.
В столице поговаривают об объявлении Пяти Культов государственной религией со всеми вытекающими последствиями. Ходят слухи о черных списках еретиков и двоемыслящих, оружейники перегружены заказами — предполагают скорую Священную Войну.
…Таргил подумал о Предстоятелях гибнущих культов — знахарях, магах, жрецах, пророках — об их ужасной судьбе; затем мысли его перескочили на Дом и бьющуюся в его изменчивых стенах неприкаянную сущность Авэка ал-Джубб…
Ему захотелось напиться.
«А ведь ты знал, на что идешь, — Таргил сжал обеими ладонями виски и зажмурился, словно от головной боли, — знал, что нарушаешь равновесие, и нечего теперь лукавить… Ты ведь тоже сыт. Твой Дом безошибочно ориентируется в ауре верующего человечества, он точно чувствует узловые места ее структуры, Перекрестки эмоциональных потоков — и все вы, живущие в Доме-на-Перекрестке, заряжены до предела и способны на многое…
Но отчего же вам ничего не хочется делать?!»
Он боялся признаться самому себе, что ему теперь нужно гораздо больше веры, чем раньше; что она не настолько заряжает его, как до возникновения Дома, заряжает и толкает на сверхъестественное — нет, вера людская теперь будто проходила сквозь него и изливалась…
Куда? В Дом-на-Перекрестке?!
Кто они, Предстоятели Дома — ясновидцы, переставшие предсказывать; жрецы, переставшие служить; маги, разучившиеся творить чудеса; Предстоятели, не захотевшие отдавать?…
Кто? Мудрые, выигравшие бой? Или черви в теле клеща, присосавшегося к человечеству?
Или части Дома — жвалы, лапы?… Рабочие органы зверя на тропах духа человеческого…
Кто?!
Вот тут-то и вошел Махиша.
Короткие толстые пальцы его охватывали горлышко плетеной бутыли, в которой что-то булькало, распространяя соблазнительный запах. Словно чувствовал быкоподобный Предстоятель гневного Метателя
— Ты не спишь, Таргил? Я вот не сплю… Выпить хочешь?
Это было до того непохоже на обычное поведение Предстоятеля Махиши, что Таргил на мгновение зажмурился и затряс головой. А когда он вновь открыл глаза, то опять увидел стол (ставший за это время массивным и полированным), донесения из братств Хаалана, а в дверях стоял Махиша и виновато моргал короткими рыжими ресницами.
— Налей мне, Махиша, вина, — как-то невпопад возвестил Таргил, — чтоб кубок отливал багряным, чтоб я почил в блаженстве пьяном, забывшись в паутине сна…
— Ты что, сошел с ума? — Махиша прикрыл за собой дверь и опустился в невесть откуда взявшееся кресло. — Завидую…
— Налей, налей, не спорь со мною, ведь не вино тому виною, что я не знаю, что такое — покой… а я ищу покоя…
— В стихоплеты решил податься? Зачем?
— Зачем? — повторил Таргил, бессмысленно комкая бумаги на столе. — Зачем?… Пять сказителей сожжены, остальные подались в зазывалы… Миф признан еретическим, а культ Искушенного Халла процветает… Процветает! И прочие процветают — все Пять Культов! Аки лотос о пяти лепестках… в гниющем болоте… и деревенский маляр замазывает сколотые барельефы!… Скажи, Махиша, ты еще помнишь — равнина, две армии — и ты, вскинувший руки к вспухающему небу; и молния рушится на жертвенный алтарь, когда вера в Инара исторгается из тысяч людей, проходит через тебя, сжимаясь в тугой комок, и рождается Миф, рождается…
— Помню, — глухо пророкотал дальний гром, — …еще помню…
— А теперь?
— А теперь я сыт. Дом находит мне Перекрестки, люди верят, их вера течет к Дому, я чувствую ее, я сыт, и… тратить накопленное на бесполезные чудеса вроде бы глупо… и…
— И?…
— И — все. Я говорил с Лайной — у нее то же самое.
— Миф признан еретическим, — Таргил уставился на стену, на возникающий в ее центре гобелен и две шпаги над ним, — признан — и все… Сказки о Тэрче запрещены, в легендах канцеляристы меняют имена… Если так пойдет дальше…
— Ну? — выдохнул напрягшийся Махиша.
— …Налей мне, Махиша, вина… За последнее время вне Дома не родилось ни одного нового мифа. Да что там мифа — захудалой сказки! Так, одни бытовые — о плутах и лавочниках… Пойми, Махиша, культов становится все меньше, а мы, Предстоятели оставшихся, сидим в Доме и едим, едим, едим!… Вера становится привычкой. А привычка — это смерть. И поэты уходят в писцы, а живописцы — в маляры…
Таргил резко встал.
— Мы породили зверя, — жестко закончил он. — Зверя, рыщущего на Перекрестках. И если так пойдет дальше — нам понадобятся Мифотворцы…
ДЕВЯТЬ ШАГОВ ПЕРЕДЫШКИ
…Дверь распахнулась под тяжестью моего тела, и я рухнул на пороге. Потом изогнулся и с трудом перекатился в комнату, больно ударившись головой об угол тумбочки.
— Я — Сарт… — прохрипел я и потерял сознание, потому что не ощутил привычного противостояния Дома, его сопротивления при звуках моего имени. Потерял СВОЕ сознание, не приобретя взамен никакого другого; и спасительный мрак беспамятства склонился надо мной и вытер пот со лба.