Бездна голодных глаз
Шрифт:
…Мир менялся. Он стремительно менялся, и опустели гладиаторские казармы и арены, ушла в прошлое война с Калоррой, разъехались по приграничью бесы со своими женами и добровольными спутниками, улеглись страсти в стенах древнего Согда; и жизнь стала понемногу входить в свое привычное русло.
Но…
В одну и ту же реку не войдешь дважды. И вот уже какой-то неуловимый налет увядания появился на лицах людей, тень обреченности легла на ветшающие стены, на брусчатку мостовой… Уехали бесы, и кое-кто из свободных граждан почувствовал себя не таким свободным, как раньше,
А людям стало скучно. Бытовая сказка про хитрых плутов, глупых лавочников и неверных жен…
Да, Пустотники тоже ушли. Вслед за бесами. Часть из них осела в удаленных деревнях, часть удалилась в глубь лесов, избрав путь отшельничества, и, пожалуй, это были самые мудрые из всех…
Остальные пытались приспособиться. Они очень пытались…
…Пустотник уходил. Селение давно осталось позади, и сейчас он был один, — один среди бескрайней степи, переходившей ближе к горизонту в грязно-желтое бесплодие песков Карх-Руфи. Ему некуда было спешить. Да и идти, собственно, тоже было некуда — разве что в пустыню…
В пустыню. Именно туда он и направлялся. Один — и по щекам Пустотника медленно катились слезы. Ветер высушивал их, но бороздки на пыльной коже все равно оставались. А человек равнодушно, как заведенный, переставлял ноги, одну за другой, и его стеклянные, остановившиеся, змеиные глаза плакали солью отчаяния и безнадежности…
За что, господи, за что?! Ну почему я не могу жить, как все люди?! Господи, которого здесь не знают, — за что проклинаешь?!
В начале была деревня. Правда, на первых порах сельчане отнеслись к чужаку с недоверием, опасливо косясь вслед, когда тот шел по улице, кутаясь в свой шуршащий плащ. Потом — привыкли. Он поселился на отшибе и вскоре стал кем-то вроде местного костоправа: вывихи, переломы, мази и настои, и даже горбуны под его умелыми пальцами выглядели… прямее, что ли…
Привыкли, расслабились, зауважали, и теперь не только с болью, но и за советом шли, и просто поговорить, отвести душу… И каждому он старался помочь в меру своих сил, а меры этой хватало на многих…
Разве что женщины все еще сторонились его, пока не нашлась одна, — причем именно та, на которую и сам Пустотник поглядывал с робкой надеждой. Как ни странно, он, знающий и умеющий куда больше всех этих людей, взирающий на них с высоты своего опыта, почти бог или демон, захоти он стать тем или другим, — перед женщинами он робел как мальчишка, и понимал в этом деле куда меньше, чем самый худосочный деревенский подросток; и что-то холодное, неумолимое временами стискивало сердце…
Праздник удался на славу. Вся деревня шумно поздравляла молодых, а настойка Красного корня, приготовленная лично Пустотником, была выше всяких похвал. Наконец подвыпившие гости отжелали новобрачным все что положено и разошлись по домам, и они остались вдвоем. Он долго не
Женский крик, крик боли, ужаса и отчаяния взвился над деревней — и тут же потонул в диком торжествующем реве… реве, который не могла исторгнуть ни одна глотка в этом мире, — ни человеческая, ни звериная…
Большая Тварь, проклятие Меченых Зверем, вышла из-под контроля.
Утром он попытался покончить с собой, но зверь и тут оказался сильнее. Ящер не хотел умирать, а человек хотел — но не мог!
Несколько дней он бессмысленно кружил по лесу, с гулкой пустотой в сознании, втайне надеясь свалиться с какого-нибудь обрыва, разбиться, разорвать это ненавистное двойное тело… Но этого не произошло, и тогда он понял, что должен делать.
Он должен предупредить остальных Пустотников. Пусть не все звери столь чудовищны, как Большая Тварь, но они опасны для людей. И вдвойне — для тех людей, которых они любят… Они — Пустотники; когда еще могут любить…
У Пустотников не будет потомства. Они живут долго, очень долго, но они в конце концов смертны — и умрут бездетными.
Пустотник-волк внимательно выслушал исповедь Большой Твари и долго молчал. А потом тихо и печально произнес:
— Ты опоздал.
— Опоздал? Значит, и ты…
Волк молча кивнул.
— А она… тоже погибла?…
— Нет. — Ответ прозвучал глухо и отстраненно. — Но теперь при виде меня или другого Пустотника она впадает в истерику. И я ничем не могу ей помочь.
— И ты ушел…
— И я ушел.
Некоторое время оба собеседника боялись говорить. Но говорить было надо.
— Ты не пытался предупредить остальных? — заставил себя разлепить губы тот, который был Большой Тварью.
— Пытался. Но тоже опоздал. Лишь у двоих все прошло более или менее благополучно. Первый сумел сохранить контроль. А второй… Он — пардус, но они с женой любят друг друга…
Больше говорить было не о чем.
— Значит, у нас не будет детей… Что ж, это и к лучшему.
Тот, который был волком, как-то странно глянул на собеседника.
— К сожалению, ты и здесь ошибаешься. Или — к счастью… Мы не можем иметь детей в человеческом облике. Но у наших Зверей мощный инстинкт продолжения рода, а в лесах достаточно самок. Самок-животных. Так что дети не только будут, но и уже есть. У меня. И не только у меня…
Тот, который был Большой Тварью, грузно поднялся.
— Возможно, ты и прав. От судьбы не уйдешь. Но если это неизбежно — дети Пустотников от зверей, мы должны сделать все, чтобы они выросли людьми.
Тот, который был волком, согласно кивнул. Пустотник шагнул к двери, но задержался на пороге.
— Это выход, — сказал он. — Но он — не для меня. В этом мире, кроме нас, нет Больших Тварей. Да и нас после Сифского побоища осталось совсем немного… Я не могу убить себя — но я ухожу в пустыню. У меня не будет детей. И у таких, как я.
Дверь за тем, кто был Большой Тварью, тихо закрылась. Тот, который был волком, долго сидел за столом задумавшись. В доме было темно и пусто.
— От судьбы не уйдешь… — наконец пробормотал он. — Даже в пустыню. В пустыню, где водятся песчаные вараны… до трех метров в длину… От судьбы не уйдешь…