Беженцы и победители
Шрифт:
— Мы можем пройти? — уточняет Ирка очень спокойным голосом.
Жофинка улыбается и даже слегка розовеет. Это ей очень идет. Сколько ей может быть лет? Семнадцать? Восемнадцать? Во всяком случае, не больше, а то и меньше. Тонкими ручками она стягивает воротник блузки и семенит к выходу.
Поручик Пешек наверняка все слышит, но не выходит им навстречу. Он ждет, пока они постучат. Совсем не потому, что важничает. Просто таков, с его точки зрения, порядок. Он, видимо, чувствует себя так же неуверенно, как и Жофинка. Им приходится немного потоптаться, пока он не зовет их громким голосом: —
Пешек считался способным офицером, одним из лучших выпускников академии в Границе, которую он окончил по сокращенной программе как раз перед войной. Про него говорили, что он усердный служака. Его отец, учитель школы для национальных меньшинств и активист общества «Сокол» в Южной Чехии, воспитал сына пламенным патриотом. А вообще-то Пешек-старший придерживался весьма своеобразного политического принципа, сочетая принадлежность к национально-демократической партии с симпатиями к Масарику.
Здесь, на Волыни, Пешек-младший столкнулся с людьми, которые хотели убедить его в том, во что твердо верили сами. Но он так же, как они, знал, что от того, какие аргументы они выскажут друг другу, ничего не изменится, что независимо от них противоборствующие стороны останутся на прежних позициях. Отчасти это объяснялось тем, что встреча проходила в то время, когда для большинства чехов, оставшихся на родине и оказавшихся за ее пределами, послевоенная работа по воссозданию государства являлась делом отдаленного будущего. Решающее значение имели факты сегодняшнего дня: на востоке — гарантированное договором спокойствие на демаркационной линии, на западе — отмобилизация армий и ведение войны, которая заслуженно получила название «странной». Лишь много позже, когда в победе антигитлеровской коалиции уже никто не сомневался, восстановление суверенитета Чехословакии и ее политическое устройство стали предметом внимания многих.
Ретроспективный взгляд на те события свидетельствует о том, какая неразбериха царила в то время в головах людей. Но было бы бессмысленно пытаться ретушировать картину подлинной жизни, превращая ее в контрастный черно-белый плакат. Такие, как Пешек, твердо верили, что Чехословакию освободят армии западных стран. А Франк и Эмлер были убеждены, что их родину освободит Советская Армия. В этом крылась основная причина их расхождений — расхождений людей, обладавших недостаточной информацией и недостаточно широким кругозором.
Позже, примерно четыре года спустя после описываемой встречи, Пешек мысленно нередко возвращался к ней. И, вернувшись в Советский Союз из Англии, он прежде всего вспомнил об этом, хотя ни себе, ни кому-либо другому не смог бы объяснить, почему тогда, в 1943-м, в Новохоперске ему захотелось вдруг увидеть Иржи Франка, а не близких друзей из академии или соратников по легиону. К тому времени Ирки уже почти пять месяцев не было в живых. Он погиб в Соколове. Волынь еще находилась в глубоком тылу фашистов, далеко от Днепра, где впоследствии Пешек принял боевое крещение.
Когда он выслушал рассказ о последних минутах Ирки, у него в душе возникло чувство, трудно поддающееся определению — нечто среднее между завистью и стыдом. Наверное, именно с этой минуты
— За ваше здоровье, ребята! За победу в войне! — поднимает свою рюмку Пешек.
Он намеренно назначил им встречу в комнате Ставиногов. Здесь они могут говорить в открытую.
— Нас разделяют политические взгляды, но мы такие же чехи, как и вы, и нам следовало бы заранее обдумать план дальнейших действий, — говорит Ирка. — Мы не можем запретить вам ехать во Францию. Только не мешало бы прежде убедиться, так ли уж правилен выбранный вами путь. А что, если правда на нашей стороне? Давайте сначала разберемся. Ольда, почему ты запрещаешь своим обсуждать этот вопрос?
— Война…
— Ну и что же, что война?
— В чем вы хотите разобраться? Если вы пришли ко мне как к официальному лицу, то заранее предупреждаю, что давать объяснения у меня нет полномочий. — И он растолковывает им: — Существуют такие понятия, как «воинская часть», «дисциплина», «приказ», что правила субординации и положения уставов — главные аргументы в армии. Солдат подчиняется командиру, командующий — министру, министр — президенту. Армия есть армия, и политика ее не касается. Политика — дело политиков, дело солдат — война.
Мы ведь не за тем пришли, чтобы уговаривать тебя не подчиняться приказам. Но у каждого человека должна быть своя точка зрения. Никто не может запретить ему думать, не так ли, Ольда?
— Так вы, политэмигранты, хотите дискуссию? Вы получите ее!
И вот в самом большом помещении, которое нашлось в деревне, происходит нечто такое, что трудно назвать дискуссией. Это скорее поединок, чем диалог. Местные жители, волынокие чехи, лишь молча наблюдают и слушают.
А начинается все с того, с чего и должно было начаться, — с Мюнхена и предательства западных союзников. Пешек пытается возражать: мол, Советский Союз тоже ничем не помог. Политэмигранты отвечают: Советский Союз предлагал помощь, но Бенеш ее не принял.
Чем дальше, тем острее становятся вопросы: о советско-германском договоре о ненападении, о советско-финляндской войне, о «странной» войне на Западе, об освобождении Западной Украины и Западной Белоруссии…
— Друзья, оставьте политику, — неожиданно вступает в разговор Ставинога, у которого квартирует поручик Пешек, — не для того мы здесь собрались.
Солдаты из группы Пешека все это время сидят молча. За них говорит командир. Многие из них выразительно подмигивают политэмигрантам, давая понять, что согласны с ними, но вслух говорить об этом не решаются.
— Вы же совсем не знаете советских людей, — упрекает оппонентов Владя, — а только пересказываете чужие речи, которые вас заставляли читать и слушать в течение двадцати лет. Каких бы различных точек зрения мы ни придерживались, нам всем ясно одно: если бы наше правительство в прошлом году не отказалось от помощи Советов, нам с поручиком Пешеком не пришлось бы тащиться сюда, за сотни километров от родного дома.
Воцаряется тишина.
— Ну вот и поговорили… — Ставинога не торопясь поднимается и принимается отряхивать свой бараний тулупчик.