Безмолвный Крик
Шрифт:
Иногда малейшее замешательство предопределяет ход вещей. Иногда секунда имеет значение, а любое колебание приводит к дальнейшим последствиям.
Я подалась вперёд, готовая к прыжку, хотя внизу был только неухоженный палисадник со штакетником, а дальше – залитая бетоном дорожка. Высота показалась слишком внушительной. Я заколебалась, но затем всё же разжала руку, которой держалась за раму. В тот же миг убийца схватил меня за кисть, а потом – поперёк талии.
– Помогите! – крикнула я, но недостаточно громко: крик этот потонул в осеннем воздухе, в кронах вязов, обступивших дом.
Убийца легко поднял меня и стащил с окна обратно, в спальню.
Сердце бешено колотилось, в лёгких совсем не было воздуха. Я ударила ублюдка локтем, даже не зная, куда именно попала, но всё же сумела вырваться. Тогда снова бросилась вперёд и завопила в открытое окно:
– Помо…
Он накрыл мне рот большой ладонью, стиснул подбородок и скулы так крепко, что от боли я застонала. Затем тряхнул меня, как куклу, и швырнул в угол комнаты с такой силой, что я ударилась затылком о стену и ногой задела одну из коробок с вещами. Всякие безделушки, моя косметика, которая пока не пригодилась, стеклянный шар со снегом из Чикаго, коробка с «Монополией» – всё рассыпалось по полу и повалилось прямо на меня.
Он сделал широкий шаг и бросил длинную чёрную тень, в которой я сжалась от страха и боли в голове.
Он выпотрошит меня, как Кейси Кокс. Разделает и раскромсает, как мясную тушу. Я умру, но перед этим мне будет очень, очень больно.
Он наступил на снежный шар. Стекло лопнуло под чёрным каблуком тяжёлых армейских ботинок. Со странным наслаждением он хрустнул осколками и впечатал их, и серебряный снег, и блёстки в ковёр.
Этот шар я купила в Сочельник, когда мы уже знали, все знали, что отец, скорее всего, не доживёт до Рождества.
На короткое, острое мгновение во мне волной поднялась злость, и я посмотрела в маску подонка, который посмел сделать это. Он остановился, заметив перемену во взгляде, и громко хмыкнул. Глазницы, очерченные чёрной краской, были похожи на лезвия ножей. Чёрные губы – плотно сомкнутые – окроплены красным. Вот он, убийца во плоти, прямо передо мной. Он одет в чёрную водолазку-безрукавку, но руки всё же прикрыты компрессионными рукавами, какие носят спортсмены, почти от самых плеч, оставляя видимой лишь узкую полоску кожи – её цвета толком не разобрать. Он крепко сложён, высок и мускулист. Он весь был литым и чёрным, как дикая кошка, и двигался с кошачьей же мягкой грацией. Голова была скрыта под капюшоном. На бёдрах и ляжках – кожаные массивные ремни с креплениями под оружие. Его маска – мужское жестокое лицо с резкими точёными чертами, с чёрными впадинами глаз, с чёрной же полоской нарисованных неулыбчивых губ и хмурой, выпуклой складкой бровей. Больше я не могла разглядеть ничего. Только большой серебристый нож в левой руке. Самое главное, пожалуй. Потому что им меня будут убивать.
Я слышала его неожиданно лёгкое дыхание, хотя всегда считала, что маньяки и потрошители должны дышать тяжело и нахраписто. Он должен быть отвратительным, как все они, но в нём не было ничего такого. Он внушал лишь ледяной ужас, застывший привкусом железа на кончике языка, который я до крови прикусила. И захотелось оглушительно закричать, чтобы всполошить всех соседей, но вместо этого я слабо засипела. Под маской убийца понимающе усмехнулся.
Меня никто не услышит. Помощь не придёт. Этот дом станет моей могилой, потому что смерть стоит напротив. Он как сама неизбежность, неотвратимость судьбы, насмешка очень злого рока и очень короткой судьбы. Моя жизнь принадлежит ему, хочу я того или
Он шагнул ко мне, одной рукой схватил оба запястья и рывком поднял с пола. Я застонала от боли в плечевых мышцах, но стон быстро перешёл в рыдания, когда он встряхнул меня и с размаху вжал спиной в стену. Сверху убийца навалился на меня бедром и коленом, поднял руки – свою и мои – над головой. Мне под грудь он положил холодный нож и склонился так низко, что я слышала через маску его тихое дыхание.
Как это будет? Быстро или мучительно? Он будет издеваться перед тем, как всё кончится? Ходили слухи, что друзьям Кейси вырезали глаза и отрезали языки. Я жалко заплакала, отвернув лицо от чудовищной маски. Но он молча отнял нож от груди и приподнял лезвием мой подбородок так, чтобы я посмотрела в его маску.
Он тоже отрежет мне язык? Изнасилует перед смертью? На что он пойдёт? И к чему мне готовиться?
Никогда никто не хотел жить сильнее, чем я в тот момент. Я готова была буквально на всё, лишь бы меня отпустили и пощадили. Я готова была умолять его. Предложила бы всё, чего он только захочет. Эти торги со смертью не кончатся ничем хорошим, потому что он был наделён властью и пришёл сюда не чтобы жалеть, а чтобы карать. И всё же из моего горла вырвался плач:
– Пожалуйста. Не нужно.
Он, наверное, был очень жалок, потому что убийца словно в насмешке склонил голову сначала на один бок, затем – на другой. Он смотрел на меня всё так же пристально, не отнимая от подбородка ножа. А затем опустил острие лезвия и играючи поддел им бретельку моей майки, но не разрезал.
– Пожалуйста… – повторила я, не надеясь на его милосердие.
Губы дрожали, я забыла, как дышать, а голову сдавило до сокрушительной судороги. Спасительная тьма, приди! Пусть упаду без сознания, пусть он ударит меня по голове, пусть не увижу, не почувствую ничего! Я не хотела смотреть туда, где страшно, но он меня заставлял. Он сдвинул нож ниже и оттянул лезвием ткань топа с моей груди вниз, обнажая ложбинку. Каждый нерв в моём теле обострился. Все ощущения стали такими яркими, что его прикосновения отдавались вибрирующей дрожью в животе и позвоночнике.
– Пожалуйста, – прошептала я, – не надо.
Всё ещё держа нож, той же рукой в перчатке он коснулся моей щеки и костяшками пальцев вытер слёзы, тоже чёрные из-за следов от растёкшейся туши. Убийца хотел, чтобы я смотрела на него. И мне пришлось покориться.
– Знаешь, как потрошить человека правильно? – шепнул он, навалившись сверху всей тяжестью своего тела поверх моего.
Я хотела бы плюнуть ему в лицо или презрительно бросить: «Пошёл ты!», – но вместо того слабо и послушно покачала головой. Это была его игра, и я в неё играла, чтобы выкроить лишнее мгновение жизни.
Он прижался лбом к моему виску, и я почувствовала, как напрягается, тяжелеет и крепнет его тело, почти нечеловечески жёсткое и сильное. Он неторопливо провёл ножом между моих грудей, опустился на живот и ниже.
– Потрошение – это такой особый вид смертной казни, – сказал он. – У живой жертвы вырезают кишечник. Удобнее выволакивать его за тонкую кишку. Человек не умрёт так быстро, если ты вынешь из него только кишечник, понимаешь, – но будет всё видеть и всё чувствовать, если не потеряет сознание от боли и кровопотери. Я знаю, как приводить в чувства таких ублюдков. Я хочу показать им всё, на что способен. Так что сначала делаю надрез над лобком и завожу нож глубже. Вот тут.