Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
Наш блистательный поэт вопросительно оглядел гостей, впрочем, не меньше талантов он проявил и на дипломатическом поприще. Я частенько посылал его в Европу с важными миссиями.
Я одобрительно кивнул ему. Настроение мое совершенно испортилось; но я надеялся, что новая игра отвлечет меня. И Томас начал:
Прячет темница Цвет юной девицы, Душа моя любви полна…Фрэнсис Брайен легко продолжил:
Но за темной околицей Живот ее расстроился, ИЧто за непристойности в присутствии дам! Среди нас такие добродетельные и родовитые леди, как Джоан Дадли, Джоан Денни, Кэтрин Брэндон, Анна Сеймур. Их души чисты и непорочны!
Терпение мое истощилось. Медленно поднявшись, я обрушил на Брайена всю силу накопившегося раздражения:
— Убирайтесь! — воскликнул я — Более вам не будет места за нашим столом. И не надейтесь в дальнейшем на благоволение с моей стороны.
Он слишком хорошо знал меня, чтобы спорить или оправдываться. Молча поклонившись, Брайен покинул зал.
Но вот развеялось воспоминание о его убогой шутке, и все вновь ощутили прелесть чудесного летнего дня. Настроение наше улучшилось благодаря славным народным песням «Кончина и похороны малиновки», «Мышь и мышелов», «Юная молочница», «Черная ворона».
Вдруг тоненький голосок Елизаветы запел шотландскую балладу:
Бесси Белл и Мэри Грей, Две красивые юные девы…Девочка сидела далеко от меня, и я совсем забыл, что она тоже присутствовала на приеме.
Бесси в сторожке жила у ворот, А Мэри — в замке большом, Бесси утра с печалью ждет, А Мэри спит сладким сном.Я был ошеломлен. Как посмела Елизавета принародно бросить мне вызов, напомнив о своих правах, и обвинить меня перед двором в том, что ей приходится вести жизнь, недостойную принцессы? Ведь всему миру известно, что она незаконнорожденная, ведьмина дочь, и ее титулуют «леди» лишь потому, что я любезен и добр! И вот как она решила отблагодарить меня!
— Вы можете продолжать следить за воротами в Хатфилд-хаусе, — тихо произнес я, — завтра же вам надлежит вернуться туда. Я огорчен тем, что вы не сумели подобающе вести себя в королевских садах Хэмптон-корта.
Гости за длинным столом хранили гробовое молчание. Диалог шел только между мной и Елизаветой, сидевшей шагах в тридцати от меня.
— Вы позволите Роберту поехать со мной? — спросила она. — Тогда мы сможем по очереди сторожить садовые ворота.
Я глянул на молодого Роберта Дадли, миловидного парня с синей лентой в пышных каштановых волосах.
— Нет, — сказал я. — Тогда ваши занятия превратятся в игру.
Его лицо омрачилось, Елизавета же не показала своего огорчения. Видимо, у них завязались добрые отношения. Вот и славно. Значит, расставание будет для них уроком.
— Очень хорошо, — сказала она. — Жаль, конечно, что я теперь не смогу ухаживать за крокодилом. Трудно жить в изгнании, вдали от родных, привычных мест. Я буду молиться о здоровье бедного животного. Пусть толстая кожа и хитроумие защитят его от недоброжелателей.
Боже, до чего она довела меня! Ее слова не по-детски язвительны. Да, она вкрадчива и опасна, как любой взрослый претендент на трон. И следовательно, она враг моему Эдуарду.
— Вы можете удалиться, — сказал я. — Вам совсем не обязательно искать предлог, чтобы покинуть наше общество.
Однако, глядя, как она уходит, я испытал душевную муку. Кто объяснит человеческую душу? Мария, мой первенец, долго оставалась
Гости тактично не сводили глаз с клубничного десерта. Домашние ссоры смущают посторонних, особенно если неладно в королевском семействе. Никакие стихи или рейнские вина не могли уже спасти этот омраченный день. Хорошо, что он подошел к концу.
LII
Усталое лето тащилось к поре увядания. В конце августа засуха охватила Уорикшир и Нортгемптоншир, и священники уже поговаривали о древней традиции всенародного паломничества — дабы молить Деву Марию о заступничестве. Должен ли я запретить это? Не будет ли разрешение уступкой папской власти? Мы с Кранмером посовещались и пришли к выводу, что Богоматери, в отличие от иных святых, такую честь оказать позволительно. В конце концов, даже Христос почитал Марию.
— А как продвигается ваша работа над «Книгой общей молитвы»? [42] — спросил я, зная, что он уже давно трудится над ней.
— Продвигается, продвигается успешно. А как поживает ваш «Требник»?
Я занимался составлением основных молитв на английском, а также на латинском языках, дабы удовлетворить запросы как ученых, так и малограмотных верующих, и собирался издать их. Помимо того что я имел личное право «Imprimatur», мне не требовались одобрительные «Nihil obstat» [43] римских цензоров. По правде говоря, я с удовольствием трудился над этим требником.
42
«Книга общей молитвы» — официальный молитвенник англиканской церкви; впервые издан в 1549 году.
43
Imprimatur — да печатается (лат.), nihil obstat — нет возражений (лат.); соответственно окончательная и предварительная санкции на издание богословских книг.
— Он почти закончен, — сказал я. — Полагаю, в будущем году его уже напечатают.
— Поистине, способности и усердие дарованы вам свыше, — сказал он, покачав головой. — Этому можно только позавидовать.
— И я восхищаюсь вашими талантами, Томас, — правдиво ответил я, искренне считая редкостью как его душевную чистоту, так и тонкое понимание стиля и толкования слов.
Многим кололи глаза не только дарования Кранмера, но и его добрые отношения со мной. Одни стремились опорочить его, исключительно из злобы и ненависти. Другие считали опасным, полагая, что он строит сходни для протестантизма. Им казалось, что если сбросить их в море, то еретики не проникнут на борт надежного корабля Англии. А натуру самого Кранмера так мало затронул первородный грех (на редкость поэтично описанный им в «Книге общей молитвы»), что он даже не задумывался о защите от врагов и едва ли вообще осознавал, что они у него есть.