Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
— Анабаптисты, — презрительно бросил я. — Самые гнусные из всей еретической шайки!
Я ненавидел их самодовольство, жуткое фарисейство, визгливые проповеди с истерическими пламенными призывами. Месяц тому назад я как раз отправил троицу таких проповедников на костер в Смитфилде.
Уилл кивнул.
— Многие еретики нападают также на таинство причащения, заявляя, что это всего лишь поминальная трапеза. Другие порочат таинство посвящения в сан, утверждая, что прелаты ничем не отличаются от простых мирян… твердят какие-то глупости о «священстве любого верующего».
— Да, но бывшие попы
— Ничего смешного в том, что люди грешат, прикрываясь религией, — заявил мой шут. — Причем грешат с угрожающим упорством. А страшнее всего то, что никто не знает, на чьей стороне окажутся симпатии народа. Это ужасает меня, Хэл… и должно серьезно огорчать тебя.
Я уставился на потрескивающий в камине огонь, чтобы выиграть время. Обычная уловка. Уилл говорит правду. Кто скажет, во что верят прибывшие на праздники подданные и их слуги? Черви еретической заразы разрушали ткань нашей жизни, истончая ветхие нити и марая ее чистоту.
— Ужасно, Уилл. Ужасно.
Он удивленно глянул на меня, словно не чаял уже дождаться понимания.
— Но что я могу кроме того, что уже делаю? Не я же порождаю эту ересь. Не в моих силах предотвратить ее распространение на Континенте. Здесь в Англии я веду войну на двух фронтах — с папизмом и еретиками всех мастей. Избрав некий средний путь, я пытаюсь наказывать тех, кто слишком уклоняется в ту или иную сторону. Мне вовсе не хочется превратить Англию в придаток инквизиции, каким стала Испания. Или в арену борьбы, подобно Германии. Даже Тайный совет разделился на два лагеря, и мне пришлось казнить Кромвеля и Мора за их приверженность крайним взглядам. О боже… когда же люди образумятся?
— Мы до этого не доживем, — проворчал Уилл. — И я боюсь, что следующее поколение столкнется с еще более страшной неразберихой.
— Ты расстроил меня, и меня одолели печальные думы. Чем же мы повеселим наших гостей на Святках, Уилл? Мы же должны как-то порадовать их.
— Пустим в ход проверенный и надежный резерв — разврат и вожделение, — сказал он. — Никакой политики. Шутить можно над скороспелыми юнцами, немощными старцами, обманутыми мужьями, ржавеющими в ножнах мечами да над юными женушками с плешивыми богатыми мужьями…
— Да-да. Это будет забавно. А не хочешь ли пройтись по молодым мужьям с богатыми вдовушками?
Я вспомнил о Бесси Блаунт. Бедняжка. Вряд ли Клинтон любит ее за красивые глазки.
— М-да, в наши дни появились и такие браки, поскольку женщины зачастую переживают своих мужей. Заметьте, чем больше разница в возрасте, тем больше разница и в богатстве.
Я улыбнулся. Цель его шуточки очевидна. Ох дурак!
Уилл:
Я пытался предостеречь его, но он был глух и слеп. Ах, взять хотя бы насмешливые замечания о чрезмерной занятости мужского копья… он высказал их с самодовольством прыщавого подростка. Мне было стыдно за него. Гарри умудрился потерять чувство меры и скромности в интимных вопросах…
Что до упоминания о будто бы поразившей его французской сыпи, то таких слухов попросту не было. А вот Уолси действительно обвиняли в том, что он подцепил эту болячку и «вдувает заразу в уши другим».
Хотя Уолси явно приписывали злонамеренные деяния, парламент возблагодарил Бога, уберегшего короля от болезни. Ходила даже поговорка: «Господь спас главнейший символ королевского величия».
Кстати, французская сыпь, иными словами галльская болезнь или morbus gallicus, недавно получила новое прозвище: сифилис. Какая-то добрая душа [24] сочинила поэму о пастухе, обидевшем Аполлона и получившем в наказание свинскую болезнь. Парня того звали Сифилисом. И теперь все предпочитают называть такую болезнь его именем. Как будто благозвучное название может изменить ее отвратительное происхождение!
Но вас, разумеется, не волнуют такие подробности.
24
Джироламо Фракасторо, итальянский врач, астроном и поэт, в 1530 году опубликовал научно-дидактическую поэму о сифилисе.
XXXII
Генрих VIII:
Я обсудил с Уильямом Хоббинсом, мастером дворцовых увеселений, какие праздники мы будем отмечать особо.
— Клянусь Граалем, у нас обширный выбор, — пробурчал он и тут же испуганно пояснил: — «Клянусь Граалем» заменяет теперь папские выражения вроде «Клянусь Мадонной».
С недавних пор последнее словосочетание стало использоваться как ругательство, но это никого не вводило в заблуждение. Может, наш мастер тайно сочувствует Риму? Уилл прав: прикинуться можно кем угодно.
— Нам надо выбрать те праздники, что предполагают большое скопление народа. Нынче к нам соберется, похоже, вся Англия. Вам известно, что даже глава клана Дональд, лорд Островов, присылает к нам племянника?
— Я слышал, что там они попивают кровь, — заметил Хоббинс — Они же, говорят, остались язычниками.
— Чепуха.
Я с нетерпением ждал знакомства с потомком древних гэлов и викингов. Мне еще не приходилось встречаться и дружески беседовать с настоящим горцем. Вдобавок он ненавидел моих недругов из шотландских низин. А враг моих врагов — мой друг. Прекрасная старая поговорка.
— Вот список возможных увеселений, — сказал мастер, раскручивая аккуратно исписанный пергамент.
С большим трудом мы составили перечень развлечений для пятнадцати сотен дам и кавалеров. Если наши планы провалятся, то гостей приберет к рукам дьявол.
Приглашенные начали съезжаться к середине декабря. Сперва они знакомились друг с другом и с таким интересом осматривали дворец, что вовсе не было надобности их развлекать. Число прибывших постоянно росло, и как-то раз, двадцатого декабря, я выглянул из окон королевских покоев и увидел, что задымили все каминные трубы Хэмптон-корта. Во внутреннем дворе дружным, почти солдатским строем поднимались вверх струйки печного дыма; незримое трубное воинство густо туманило небеса над боковыми дворами.