Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом
Шрифт:
– И то, что ты это выговорил, делает тебе честь, – сердечно сказал Джимми. – А теперь попробуй «на траве дрова…».
– А говорю я вот ч-ч-что. Джимми факир. И ч-ч-что, говорю я, ему помешает с-сказать, что он эт-то сделал, если он эт-то не сделал?
– Не стоит волноваться на этот счет, – успокоил его Джимми. – Я намерен зарыть под ковром медный футляр с американским флагом внутри.
– Эт-то вполне, – сказал Уиллет с достоинством.
– Или даже лучше, – продолжил Джимми. – Я вырежу большое «Д» на внутренней стороне двери. Ну, я
– Да, – сказал Миффлин. – Пройдемся. После премьер я всегда жутко взвинчен. И если не замучаю свои ноги, то глаз до утра не сомкну.
– Если ты думаешь, малыш, будто я посодействую тебе в замучивании твоих ног, то глубоко ошибаешься. Я намерен неторопливо прогуляться до дома и лечь спать.
– И малая помощь во благо, – сказал Миффлин. – Пошли.
– Ты с этим Джимми поосторожней, Артур, – сказал Саттон. – Не успеешь оглянуться, как он оглушит тебя колбаской с песком и заберет твои часики. Замаскированный Арсен Люпен, вот он кто, по-моему.
Глава 2. Новые Пирам и Фисба
Двое друзей завернули за угол. Они шли молча. Артур Миффлин перебирал в уме все выдающиеся события дня, какие помнил: нервное состояние перед спектаклем; облегчение, когда убедился, что заворожил зрителей; растущая уверенность, что теперь он на коне. Джимми тем временем как будто предавался собственным мыслям. Так они прошли порядочный путь, прежде чем молчание было прервано.
– Кто она, Джимми? – спросил Миффлин.
Джимми вздрогнул и очнулся от своих дум.
– Что-что?
– Кто она?
– Не понимаю, о чем ты.
– Прекрасно понимаешь. Морской воздух. Кто она?
– Не знаю, – ответил Джимми просто.
– Не знаешь?! Ну хотя бы как ее зовут?
– Не знаю.
– Разве «Мавритания» больше не печатает списки пассажиров?
– Печатает.
– И ты за пять дней не сумел узнать ее имени?
– Не сумел.
– И этот человек полагает, будто способен ограбить дом! – сказал Миффлин скорбно.
Они подошли к зданию, на третьем этаже которого находилась квартира Джимми.
– Зайдешь? – спросил Джимми.
– Я, собственно, собирался дойти до парка. Говорю же тебе, я весь на нервах.
– Зайди и выкури сигару. Для марафона у тебя впереди вся ночь. Мы же два месяца не виделись. Я хочу услышать все новости.
– А их нет. В Нью-Йорке ничего не происходит. Газеты утверждают, что события развиваются, да только развиваться нечему. Однако я зайду. Сдается мне, что новости есть у тебя.
Джимми возился с ключом.
– Отличный из тебя взломщик, – уничижительно сказал Миффлин. – Почему бы тебе не воспользоваться своей кислородно-ацетиленовой горелкой? Ты отдаешь себе отчет, мой мальчик, что на той неделе будешь вынужден заплатить за обед двенадцати голодных мужчин? В холодном свете утра, когда рассудок воссядет на своем троне, это до тебя дойдет.
– Да ничего подобного, – сказал Джимми, отпирая дверь.
– Только не говори, что собираешься
– А что, по-твоему, я собирался делать?
– Но ты не должен! Тебя обязательно схватят. И что тогда? Скажешь, это была шутка? А если тебя изрешетят пулями? Хорошенького ты сваляешь дурака, взывая к чувству юмора разъяренного домовладельца, пока он накачивает тебя свинцом из «кольта»!
– Профессиональный риск, что поделать. И уж кому это знать, как не тебе, Артур. Вспомни, через что тебе пришлось пройти сегодня вечером.
Артур Миффлин поглядел на своего друга с некоторой тревогой. Он знал всю меру его бесшабашности, если уж он решал чего-либо добиться. Считая, что ему брошен вызов, Джимми переставал быть разумной личностью, доступной убеждениям. А в данном случае последнюю точку над i поставили слова Уиллета. Джимми был не из тех, кто покорно позволяет обозвать себя факиром, был ли обзывающий трезв или пьян.
Джимми тем временем достал виски, сигары и разлегся на кушетке, пуская в потолок кольца дыма.
– Ну? – сказал наконец Артур Миффлин.
– Ну? Что – ну?
– Я имел в виду, будет ли это молчание перманентным или ты в ближайшие минуты начнешь развлекать, возвышать и наставлять? С тобой что-то случилось, Джимми. А ведь не так уж давно ты был веселым типусом с неисчерпаемым запасом шуток, мастером всяческих выдумок. Так где же теперь твои остроты, розыгрыши, твои песни, взрывы веселости, которые не давали умолкнуть смеху за столом, когда за обед платил ты? Теперь ты больше всего напоминаешь мне глухонемого, который празднует Четвертое июля, прибегая к бесшумному пороху. Очнись, или я уйду. Джимми, мы вместе росли. Расскажи мне про эту девушку – ту, которую ты полюбил и умудрился потерять, как идиот.
Джимми глубоко вздохнул.
– Ну хорошо, – сказал Миффлин не без самодовольства, – вздыхай, если тебе нравится. Все-таки лучше, чем ничего.
Джимми приподнялся и сел на кушетке.
– Да, и десятки раз, – сказал Миффлин.
– О чем ты?
– Ты ведь собираешься спросить, был ли я когда-нибудь влюблен, верно?
– И не думал, я же знаю, что с тобой этого никогда не бывало. У тебя нет души. Ты понятия не имеешь, что такое любовь.
– Будь по-твоему, – покорно согласился Миффлин.
Джимми снова плюхнулся навзничь на кушетку.
– И я тоже, – сказал он. – В том-то и беда.
Миффлин посмотрел на него с новым интересом.
– Я знаю, – сказал он. – Ты ощущаешь неведомый трепет, сердце в твоей груди словно испускает трели, будто какой-нибудь юный птах, запевший впервые, когда…
– Да заткнись же!
– …когда ты пугливо спрашиваешь себя: «Уже ли свершилось? Возможно ли это?» – и застенчиво отвечаешь: «Нет. Да. Свершилось, я верю». Я проходил через это десятки раз. Легко различимый первый симптом. Если немедленно не принять срочные меры, он может развиться в острую лихорадку. В таких делах полагайся на своего дядю Артура: он знает, о чем говорит.