Безславинск

Болле Михаил

И вот над крышами домов появился военный вертолёт, из окошка которого попеременно вылетали пачки белых листовок, которые мгновенно превращались в стаи белокрылых птиц, разлетавшихся по округе Безславинска и медленно садящихся куда придётся. Люди облегченно выдохнули, дед Кузьма неудачно пошутил:

– Всё веселье мы с жинкой для вас организовали, шановний гости, и этот листопад тоже!

Во двор попадали несколько листовок с разным содержанием и на двух языках – русском и украинском. Например, на одних листовках красовался текст Женевских соглашений от 17 апреля.

Другие были с яростными призывами разжигания межнациональной, межконфессиональной и межродовой розни.

– Вылезай оттуда, мой хороший, мой люби-имый, – нежно говорила с догом Степанида Владимировна, за ошейник вытягивая кобеля из-под стола, – Пойдем, я тебе бабочку на шею надену, наряжу тебя тоже.

Айдар повиновался и отправился вслед за хозяйкой. Они вместе вошли в дом, подошли к камину, на котором лежала приготовленная черная бабочка, и точно так же, как тогда, пять лет назад в поздний зимний вечер, Айдар посмотрел на прокуроршу страстными глазами…

* * *

В огромном особняке Ромакова была наедине с годовалым Айдаром – муж, сын и сестра уехали на побывку к родственникам в деревню. Приняв ванну, она подошла к камину, чтобы зажечь свечи – хотелось устроить себе романтический вечер с задёрнутыми шторами, с бутылкой подарочного коньяка напротив домашнего кинотеатра. На Ромаковой был только укороченный шелковый халат.

Виляя жестким хвостом, Айдар подошел совсем близко и обнюхал немолодую женщину, давно не имевшую секса. Затем посмотрел в глаза хозяйке своим страстным взглядом, демонстрировавшим не только преданность, но и желание…

– Ты что это? – слегка возмутилась прокурорша.

Кобель ещё сильнее замахал хвостом, принялся заигрывать с хозяйкой, причём эта новая «игра» сильно отличалась от обычной, типа «Апорт, Айдарчик!» или «Барьер!» через лежачего во дворе Кузьму…

– Ах! – испуганно шарахнулась в сторону Ромакова. – Ну ты даёшь… Так разрыв сердца получить можно! Совсем сдурел?

Затем взбудораженная непристойным поведением дога прокурорша налила себе две полных рюмки коньяка и выпила их залпом одну за другой. Уселась в кресло, включила плазменный телевизор, положила нога на ногу и покосилась на Айдара, грациозно возлегшего прямо у кресла.

Дог неотрывно смотрел на хозяйку, она же делала вид, что глядит на большущий экран, хотя сама то и дело косилась на кобеля. Рядом с креслом на журнальном столике стоял коньяк и всё те же две рюмки, которые прокурорша наполнила еще раз и так же скоро опорожнила.

«Так вот что она имела в виду, когда говорила, что полгода приручала Айдарчика к шалостям…» – думала Ромакова, вспоминая слова бывшей хозяйки дога, которая славилась всевозможными похабными похождениями и на несколько лет была осуждена Степанидой Владимировной за изнасилование несовершеннолетнего цыганёнка.

Странное чувство овладевало женщиной, давно лишенной мужского внимания – хотелось попробовать то, о чем она знала только понаслышке. Пришлось налить и выпить в третий раз! И ещё, как назло, по телевизору шел какой-то

эротический фильм о влюбленной паре на необитаемом острове.

«Да черт с ним! Все равно никто не узнает!» – подумала прокурорша и расставила ноги.

– Айдар! Айдарчик, иди ко мне…

И дог повиновался, втянул носом аромат хозяйки и от восторга сладко рыкнул. Резко встал, сделал два шага…

Ромакова от наслаждения извивалась, как беременная ящерица на сковородке. Глаза Ромаковой были полны страха и безграничного желания: «Боже, что я творю?.. Но и, Боже, как же приятно!».

Так продолжалось недолго, пока сексуально-голодная женщина не взвыла подобно белуге.

Коньяк бурлил в крови, желания извращений принимали реальные воплощения.

Прокурорша подумала: «Господи, я трахаюсь с собакой…»

Её осоловевшие глаза поднялись вверх и уперлись в свет горящей лампадки иконостаса, много лет назад организованного ею в красном углу каминного зала.

В отличие от домашнего кинотеатра домашний иконостас прокурорши Ромаковой был ручной работы, из драгоценных металлов. Пространство дома позволяло установить большие иконы. Деисусный чин состоял из отдельных икон, выполненных в одном стиле, образовывавших вместе триптих.

Одноглазый Кузьма не раз возмущался: «Що ти городиш тут свої ікони золоті та діамантові? Думаєш, врятуєшся так? Думаєш, що місце собі в раю купиш? Храм треба в душі будувати, а у тебе там порожнеча!».

Его всевластная жена отвечала, переиначивая на свой лад слова священника: «Дом является продолжением храма! Дом – это прежде всего Храм, а потом уже семейный очаг! В доме звучит молитва, спасающая семью! В доме существует Церковь! Моя церковь! Семейная! И не богохуль мне тут! Не мешай молиться!».

Итак, голая, стоя на четвереньках с огромным догом на спине, Степанида Владимировна или «Ваша честь», как к ней обращались последние пятнадцать лет, мутным взглядом посмотрела на центральную икону триптиха Святая Троица, прошептала: «Прости, Господи»… И опустила голову вниз, закрыла сумасброженные глаза.

«М-м-м! Любимый! Мне так хорошо с тобой…» – донеслось из динамиков плазменного телевизора, «О-о-х! А-а-а! Мать моя женщина…» – вторила Ромакова признаниям главной героини фильма.

От избытка чувств бывшая судья потеряла сознание…

Когда она очнулась, то её голова уже лежала на полу, хотя ноги были по-прежнему согнуты в коленях и она стояла на них с высоко задранным задом…

Эх, посмотрела бы на эту сцену управа Безславинска, милиционеры, осужденные Ромаковой граждане, соседи, да и просто ротозеи.

Степанида Владимировна и Айдар… Спонтанно-двусмысленная «шалость»… Страсть… Прокурорша отлично понимала, что всё случившееся, без чего она уже не могла обходиться, это «дело», которое полюбила она – держать в себе напряженные, ежечасные тайные мысли от каждого живого существа, – самое важное, самое радостное и самое трепетное из всех дел, какие могут быть на свете. И у неё это отлично получалось! В течение пяти лет никто даже не догадывался обо всех её «шалостях»…