Безумие толпы

Пенни Луиза

Там Робинсон выглядела спокойной, уверенной. Чувствовалась в этой женщине какая-то теплота, вызвавшая тогда у Изабель тревогу.

Но теперь перед ней находилась другая женщина.

Взвинченная. Измотанная. Что ж, то была абсолютно естественная реакция на случившееся.

Вторую женщину, Дебби Шнайдер, Изабель видела в первый раз.

Она казалась ровесницей Робинсон. Но при сравнении с ней возникало ощущение, что мадам Шнайдер одолела более трудный путь. Более крутой подъем. Приобрела иной жизненный опыт, который измерялся

не в годах.

– У нас есть фотография стрелка, – сказала Изабель. – Я бы хотела знать, видели ли вы его прежде.

Женщины склонились над снимком, а Лакост переключила свое внимание на почетного ректора Роберж – невысокую, плотного сложения женщину, элегантно одетую даже в середине утра предновогоднего дня.

Глаза у мадам Роберж были ясными, голубыми, как зимнее небо, и в них светился острый, едва ли не безжалостный ум.

Гамаш тоже наблюдал за Колетт Роберж.

Ему пришло в голову, что сегодня утром, при более раннем разговоре, почетный ректор не спрашивала у него о стрелкe. Впрочем, действующий ректор университета тоже не спрашивал, правда, никакие события, случившиеся после правления Клеопатры, его не интересовали.

– У него вид… – произнесла Эбигейл, разглядывая фотографию и подыскивая нужное слово.

– Нормального человека? – предложила свой вариант Дебби Шнайдер.

– Приятного человека, – заключила профессор.

Арман, конечно, поборол в себе искушение сказать, что и у нее тоже.

– А пострадавшие? – спросила Эбигейл. – Как они?

– Приходят в себя. Один все еще в больнице – ему требуется тщательная проверка сердца.

– Могу я послать ему открытку? – спросила она.

– Если вы дадите ее мне, я обеспечу ее доставку адресату.

– Дебби, можешь?..

Пока та делала пометку в своем блокноте, профессор Робинсон сказала Лакост:

– Насколько я понимаю, вы сейчас предпочли бы быть вместе с семьей, вместо того чтобы выяснять, почему один приятный с виду человек хотел убить другого. Хотя, вероятно, тот, другой, по вашему мнению, заслуживает этого.

– Эбби! – воскликнула помощница.

Сказанное было настолько поразительным, что Лакост на несколько мгновений растерялась.

Слова Робинсон поражали потому, что отчасти соответствовали действительности.

– Я очень рада, что он не попал в цель, профессор.

Эбигейл улыбнулась:

– Спасибо вам.

Ее улыбка не была ослепительной. Она была скорее интимной. Понимающей, нежной и теплой. Изабель Лакост приглашали погреться с холода. Войти в мир Эбби Робинсон, где все будет хорошо.

Если Изабель и не поддалась чарам этой улыбки, то все же изумилась тому впечатлению, которое сумела произвести на нее профессор. Эбигейл Робинсон за считаные минуты их общения обнаружила трещину в хорошо укрепленной стене. Трещину, о существовании которой сама Изабель и не подозревала.

Изабель Лакост, вторая по старшинству в отделе по расследованию убийств Surete du Quebec,

тоже хотела, чтобы все было хорошо.

А кто этого не хотел?

И тогда Лакост поняла, что профессор опасна не просто своими взглядами. Она привлекательна настолько, что умеет быть неотразимой. А самое главное, производит впечатление совершенно нормального человека.

Изабель видела перед собой не харизматичного маньяка, а соседку, на попечение которой можно оставить собаку, уезжая ненадолго из дому. Если такая женщина что-то говорит, ты ей веришь.

– Вы давно знаете друг друга? – спросила Изабель, пытаясь восстановить самообладание. Натолкать в трещины бумагу.

– Кажется, всю жизнь, – сказала Дебби Шнайдер. – Мы с Эбби Марией жили по соседству с самого детства. Вместе выросли.

Она посмотрела на Эбигейл, и та улыбнулась ей, хотя Гамашу, который внимательно наблюдал за происходящим, показалось, что улыбка была натянутой. При этом глаза Эбигейл предупреждающе блеснули, и тут же кровь прилила к щекам ее помощницы.

– И где же это было?

– В Нанаймо, – сказала Эбигейл. – В Британской Колумбии.

– Красивые места. Вы и сейчас там живете?

– Да.

Лакост продолжала задавать вопросы.

Обе женщины были одиноки и бездетны, правда, Дебби побывала замужем, в отличие от Эбигейл. В конце концов они отдалились друг от друга, и пути их разошлись еще в юности.

– Она ведь поступила в Оксфорд, вы знаете? – сказала Шнайдер. – Пока другие девушки мечтали о парнях, она заблаговременно изучала учебные программы. – Дебби посмотрела на почетного ректора. – Так вы и познакомились, верно?

Почетный ректор кивнула. Она, как и Гамаш, сидела, откинувшись на спинку стула. Наблюдала.

– Я знала отца Эбигейл. Пол был моим хорошим другом и выдающимся математиком. Почти таким же талантливым, как его дочь.

Эбигейл улыбнулась:

– Merci.

– Он умер, когда Эбби училась на первом курсе, – сообщила Шнайдер. – Мы с ней снова встретились на его похоронах.

– Интересно, что он сказал бы о нынешних событиях, – произнесла Эбигейл.

– Думаю, нетрудно догадаться. Наверное, после всего того, что отец сделал для тебя, он очень гордился бы твоим жизненным выбором, – заявила Дебби. – И твоими работами. Он был убежден, что истина, какой бы ужасной она ни была, должна становиться достоянием гласности. А она иногда невыносимо ужасна.

Эбигейл уставилась на подругу, и щеки ее заалели. Она коротко кивнула и повернулась к огню.

– Согласна, – сказала почетный ректор. – Он гордился бы тем, что ты нашла в себе силы громко говорить о своем открытии. Он был добрым человеком, смелым человеком. Он верил в милосердие во всех его проявлениях.

Гамаш закинул голову и теперь смотрел на потолочные балки. Таким образом он выгадывал себе паузу между мыслью и действием. Чтобы не сказать прежде времени, что он об этом думает.