Безумие толпы
Шрифт:
– Хорошо. Помните об этом.
– Я думаю, никто из нас не должен забывать о том, через какой ад прошла Хания Дауд, – обратилась Рейн-Мари ко всей дружеской компании. – Она моложе тебя, – сказала она Анни. – Она потеряла своих детей, но спасла тысячи чужих. Ее продали в рабство. Ее насиловали и пытали. Представьте, попытайтесь представить весь этот ужас. А потом она организовала движение, которое спасало и воодушевляло женщин по всему миру. И мы ждем от нее, что она будет вести с нами светский разговор? Будет вежливой? А когда она не делает этого, когда она проявляет нетерпение и злость, мы отпускаем шутки о том, что
Наступило молчание. Потом Клара вздохнула:
– Ты права. Наверное, она почувствовала, что я не хочу ее здесь видеть, и поэтому переехала в оберж.
– Можно ли ожидать, что она после столь ужасных испытаний будет такой, как мы? – поддержала свою мать Анни.
– Нет, – возразила Рут. – Не как мы. Лучше нас. Мы и в самом деле надеялись увидеть святую.
– А не женщину во плоти с собственными чувствами, – сказала Мирна. – Она, вероятно, показала себя не в лучшем свете, но мы-то поступили с ней подло. Даже жестоко. Дали ей понять, что она тут лишняя.
Мирна Ландерс знала, какую боль чувствует изгой, изгнанник. С этим мало что могло сравниться. В некоторых сообществах считается, что такое наказание хуже смерти.
– Так почему ты не пришла? – спросила Клара у Рейн-Мари.
Но Рейн-Мари не слушала. Она думала о своем разговоре с Арманом о Хании Дауд. О том, как он описал ее. В его словах были уважение, сострадание, но еще и беспокойство. Арман понимал, что тот, кто на своем веку хлебнул лиха, может сам нанести другим ущерб.
– Ма? – прервала ее мысли Анни.
– Ой, извини, – сказала Рейн-Мари Кларе. – К сожалению, работы по горло.
– Новые обезьянки? – спросила Мирна.
– Oui.
– Моей любимой обезьянкой всегда был Дэйви Джонс [48] , – вспомнила Клара.
– Ты-то уж точно живешь в грезах [49] , – вздохнула Мирна.
– Ну, какой теперь у тебя счет? – спросила Рут.
– Шестьдесят три. Что могут значить эти обезьянки? – спросила Рейн-Мари у Мирны, их местного психолога. – С какой стати человек будет в течение полувека тайно собирать обезьянок?
48
Дэвид Томас Джонс (1945–2012) – английский музыкант, певец, актер; наиболее известен как участник группы «Monkees» (искаженное написание слова «monkeys» – «обезьяны»), созданной специально для одноименного телешоу.
49
Намек на песню Джона Стюарта «Daydream Believer» («Живущая в грезах»). Песня впервые была записана группой «Monkees» с вокалом Дэйви Джонса.
– Вопрос не в том, почему это обезьянки, – сказала Рут. – А в том, почему тайно?
– Она права. – Мирна бросила удивленный взгляд на сумасшедшую поэтессу, сидящую на другом конце дивана.
– Она была обречена в конце концов сказать правду, – резюмировала Клара. – По закону средних чисел.
– Есть такой закон? – язвительно произнесла Анни. – Разве математические расчеты, цифры нельзя интерпретировать как угодно? Нельзя манипулировать ими таким
Все понимали, что именно подразумевает Анни.
Дело было вовсе не в шансах Рут рано или поздно оказаться правой. И не в шансах Хании Дауд, прославленной, но несносной чужестранки, наконец встряхнуть общество при помощи своих оскорбительных выпадов.
Анни Гамаш думала о статистике. О графиках. О законе средних чисел, который, казалось, предсказывал, что безумная теория утвердится. В конечном счете.
И эта вероятность возрастала с каждым днем благодаря просмотрам в Интернете, благодаря вчерашнему событию.
Она возрастала каждый раз, когда профессор Эбигейл Робинсон открывала рот.
Глава четырнадцатая
– Арман, – сказала Колетт Роберж и удивила старшего инспектора, расцеловав его в обе щеки, словно тот по-приятельски заглянул к ней в гости, а не пришел в качестве главы отдела по расследованию убийств Surete du Quebec для выяснения обстоятельств неудавшейся попытки убийства.
– Мадам почетный ректор. – Гамаш сделал шаг в сторону, затем представил Изабель Лакост.
Несмотря на все заверения со стороны Жана Ги о том, что он будет вести себя вежливо, Гамаш предпочел отправить его на допрос осветителя и звукооператора.
– Поговорим здесь, – сказала Колетт.
Она провела их по дому в кухню, представлявшую собой комфортную комнату с открытыми полками, на которых стояли бело-голубые фарфоровые безделушки. Жестяные коробки на кухонном столе щеголяли надписями «Farine», «Sucre», «Cafe», «The» [50] . И «Печенье».
На потолке красовались беленые балки, а застекленная створчатая дверь в дальнем конце кухни выходила в большой сад, засыпанный снегом. В углу у двери, залитой солнечным светом, стоял карточный столик, на котором лежал детский пазл, оставленный внуками.
50
«Мука», «Сахар», «Кофе», «Чай» (фр.).
У камина, повернув взволнованные лица к посетителям, стояли две растрепанные и усталые женщины. Судя по их виду, они провели бессонную ночь.
– Стрелок объяснил, почему он это сделал? – спросила Дебби Шнайдер, сделав шаг вперед.
– Нет, – ответила Изабель. – Он вообще молчит. Мы пока не оглашаем ни его имя, ни подробности случившегося, но вам я могу сказать: он не профессионал. Да что говорить, у него вообще нет криминального прошлого.
– Просто местный сумасшедший? – предположила мадам Шнайдер.
– И на это тоже ничто не указывает, – холодно отчеканила Лакост.
Дебби Шнайдер открыла было рот, собираясь возразить, но тут вмешалась Эбигейл Робинсон.
– Еще раз спасибо вам, старший инспектор! – Она протянула Гамашу руку. – Я вчера вечером просмотрела видеозаписи. И пожалуй, была потрясена. Совершенно очевидно: если бы не вы, меня, возможно, не было бы здесь сегодня.
– Не стоит благодарности. – Он пожал ей руку.
Изабель Лакост смогла рассмотреть вблизи обеих женщин, когда все они расселись перед теплым камином. Она видела профессора только издалека, на сцене.