Безумие
Шрифт:
М-да. Черноты.
У некоторых она была, у некоторых врачей, санитаров и сестер. И они быстро старели. Они выглядели нелепо злыми в этой бодрой и сумасшедшей среде. Например, санитар Начо. Он был мрачным и свирепым человеком, обыкновенным деревенщиной, цербером. И пил люто и со злобой. Его голубые глазки обрамлял красный кант и маленькая полосочка желтоватых склер. Он был из тех, кто заставлял бояться персонала. Благодаря ему и еще десятку сестер и санитаров старой закалки Больница приобрела славу такого места, в которое страшно попадать. Даже врачу. Эти старые, зубастые волки держались так, что молодые врачи рядом
Молодых врачей было с десяток — все как на подбор той странной породы людей, которые имеют в характере что-то и болезненное, и непонятное, и милое, и чувственное одновременно. Это заставляет их отказываться от карьеры хирургов и профессоров-кардиологов и пускаться в странствия по туманной стране психиатрии.
Естественно, однажды попав в эту страну, они, каждый по-своему, развивали свои наклонности. Некоторые становились амбициозными. Другие — живой демонстрацией оккультизма, третьи — педантичными администраторами. Проходили месяцы и годы, врачи старели, их облик менялся. Но в основе всего как будто лежала та странная и болезненная чувствительность, которая как раз и направляет человека к психиатрии.
Сестры в Больнице были жесткими, старой закалки. Я бы посвятил им отдельную книгу, написал бы про их очки, седые волосы и вставные челюсти, про их пьющих мужей и их смелые сердца, про мелкие интриги, их величие. Про священный и незыблемый ритуал Лузганья Семечек и Распития Кофейка.
Санитаров можно было разделить на две категории. Одни их них походили на бывших заключенных. Другие — нет. Работало и немало женщин-санитарок. Они были тихими, забитыми трудягами, как мне казалось, боязливыми, чем-то напоминавшими пугливых куропаток. Я их часто не замечал. Они растворялись в сумраке коридоров, и каждая уносила в памяти мой образ, а я их не различал. Может, во всем была виновата проклятая иерархия?
О, господи! Сейчас, когда я думаю об этих женщинах, я говорю себе: как можно было проскочить мимо и проигнорировать, как нечто незначительное, целых двадцать человек?
Как? Я был молод и обращал внимание только на волнения в своей голове. Это было мое маленькое и единственное море, в котором плавал Корабль сумасшедших, а Персонал был Экипажем этого корабля.
Персонал из 119-ти человек.
Без которых мы не можем
— Вон, посмотри на них, бродят там по двору, — обратился я к одному из молодых врачей, поступивших в больницу немногим позже меня. Впоследствии парень оказался очень толковым, к тому же и музыкантом.
— Сколько человек сейчас в Больнице? — спросил молодой врач, и я посмотрел на него с той любовью, с которой мы смотрим на детей и идиотов. И снисходительной признательностью. Признательностью, потому что мог смотреть на него, как на мелкую букашку. Он делался для меня приятным и милым, поскольку я мог перед ним выпендриваться. Я мог так сильно хвастаться своей опытностью, что самому даже становилось стыдно. Но с другой стороны, мне надоело быть самым молодым и самым неопытным. Это надоедает и портит жизнь. До недавнего времени ты был самым старым, старейшиной среди студентов и юной богемы. И вдруг стал мальчиком среди врачей. Это противно. Мне всегда нравилось быть старым и опытным. Таким я притворялся
— Сколько человек? М-м-м, ну, как тебе сказать? Бывало и больше. Сейчас по списку их двести. Сто девяносто восемь. Речь идет о тех, кто проходит лечение в самой больнице. В дневном стационаре еще около ста. Но… раньше больных было порядка трехсот — были такие времена, мне, естественно, рассказывали, — я кашлянул, потому что почувствовал, что переборщил с важным тоном, — мне рассказывали, что когда-то было и пятьсот пациентов… Лично я не верю, что их было пятьсот, но по крайней мере, четыреста точно бы набралось. Даже в коридорах, говорят, койки стояли…
— Ага, а дневной стационар, это как?
— Ну, это что-то вроде… слушай, сейчас я не буду напрягать тебя терминами… Короче говоря, это когда к нам приходят днем на осмотр, и ты следишь за их состоянием, а вечером они расходятся по домам. Если нужно, ты меняешь им лечение…
— Ясно! А что-нибудь, кроме лекарств, вы используете? Психотерапию, арт-терапию, еще какие-нибудь виды лечения? — с досадой спросил молодой доктор. По всему было видно, что он бунтарь и антиконформист. И он злился, что в Больнице, как он и предполагал, все сводилось к накачиванию больных лекарствами.
— Есть, есть в этой области наработки. Было много попыток, но слушай, брат, — сказал я тяжело, с притворной усталостью, — все это лишь фикция, шарлатанство и ерунда. Это же шизофреники, — сказал я тоном знатока — усталого, немолодого, обремененного грузом прожитых лет и накопленного опыта.
— А в случае с шизофренией, разве психотерапия не дает результатов? Поведенческая терапия должна в какой-то мере помогать… — сглотнул юный доктор, который изо всех сил пытался выглядеть начитанным врачом. Он еще маленький, сказал я себе. На его тоненьком, вытянутом лице только пушок появился, как у козленка.
— Это мы говорим о теории. Практика же, к сожалению, показывает совсем иное. Спору нет, теория — отличная база. Отличная. Но это только база. Сейчас, вот например, посмотри на того человека! — и я указал ему на тихого и совсем прозрачного пациента из реабилитации; его треники были натянуты до груди, и он смиренно мерял шагами дорожку. — Посмотри на него! Видишь, какой он тихий и спокойный? Все это благодаря лекарствам. А без лекарств он столько всего натворил! Не помню, что именно, надо посмотреть в карте, но, по-моему, это именно он убил собственную бабушку. Понимаешь, о чем я говорю?
— Ага, — недовольно пропыхтел юный доктор. — А ты что, не знаешь их по именам? Вы разве не выучиваете, как кого зовут? — спросил он меня голосом, сочившимся негодованием, даже презрением. — Что это за доктора такие, которые не удосуживаются выучить имена своих пациентов и не знают их историй болезни? — как будто хотел сказать он.
— Ты что, того? — раздраженно ответил я. Мне захотелось треснуть его по обросшей юношеской шее. Мне даже захотелось назвать его «новобранцем», вспомнив армию, где иерархия была ясна, как день. — Как нам выучить все двести имен? Но я ориентируюсь, — промолвил я и от легкого стыда у меня засосало под ложечкой. Я вспомнил, что и сам раньше, когда меня впервые водили по Больнице, обвинял всех врачей в ужасной незаинтересованности больными. И я гневно порицал их именно из-за такого отношения к пациентам — как к стаду странных, полусвященных коров.