Безумная парочка

Элберт Джойс

8

На медвежьей шкуре осталось лишь небольшое пятнышко крови – я ждала сильного кровотечения. Также меня удивила безболезненность первых движений, разорвавших плеву или как она там называется.

Наслушавшись в школе девчоночьих рассказов, я полагала, что потеря девственности сопряжена с ужасной, невыносимой болью и кровотечением. Помню, Салли-Энн однажды сказала, что в первый раз девушка кричит, как раненый зверь – так велики физические страдания. Поскольку Салли-Энн призналась в том, что сама

она ещё была девственницей, я спросила её, где она почерпнула такую захватывающую информацию.

– Конечно, я услышала это от матери. А ты что думала? Уж она-то должна знать.

Теперь я поняла, что мать Салли-Энн не смогла бы отличить жареную кукурузу от пареной репы, даже если бы её ткнули лицом в тарелку. Или же отец Салли-Энн (местный сантехник) был безжалостным садистом. По правде говоря, он производил впечатление мягкотелого человека, находящегося под каблуком у собственной жены. Я видела его вблизи, когда он пришел прочищать сток нашей кухонной раковины, забившийся жиром и отходами. Но говорит ли о чем-то внешность? Теперь я знаю, какой обманчивой она может быть.

Высказывания моей матери на запретную тему были типичным примером её поразительной замкнутости.

– Ты слишком молода, чтобы задавать такие вопросы.

– Мне уже двенадцать лет. У меня в любой миг могут начаться месячные. Как только это произойдет, я стану женщиной.

– Может быть, так написано в медицинских книгах, но даже если они начнутся завтра, ты все равно останешься ребенком.

– Я знаю некоторых девочек, которые уже не девственницы.

– Кто это? Как их зовут? Ты с ними дружишь?

– Нет, но я слышала, как они разговаривали возле школы.

– Это ужасно!

– Что ужасно? То, что они разговаривали или то, чем занимались?

– Все. И то, и другое. Это отвратительно. Постыдно. Я не хочу, чтобы ты их слушала. Уходи. Держись подальше от этих шлюх.

– Я ухожу от них. Именно поэтому я спрашиваю тебя – потому что не хочу спрашивать их.

– О чем?

– Как это было в первый раз.

Мать сжала свои узкие губы, накрашенные помадой «Алая роза», так плотно, что они практически исчезли с её лица.

– Когда придет время и ты станешь взрослой, ты сама все узнаешь.

– Больше ничего не скажешь, мама?

– Это тебе не пикник. Мне больше нечего сказать.

– Это действительно так неприятно?

– Веди себя, как подобает леди, Алексис.

– Леди носят белые перчатки и выглядят, как Оливия де Хэвиленд.

– Ты чересчур остроумная.

Наша беседа состоялась всего несколько месяцев тому назад. Больше мы не разговаривали на эту тему. Мать сама поставила точку на нашем общении. Довольно, больше не приставай ко мне и веди себя, как леди.

– Что тут забавного? – спросил Харри.

Я не заметила, что рассмеялась перед тем, как Харри задал мне вопрос. Он лежал на медвежьей шкуре возле меня с обнаженным торсом. Должно быть, он в какой-то момент снял свитер, но я не помню,

когда. Все происшедшее было ярким, ослепляющим сном – коротким и столь насыщенным, что я не могла разделить его на отдельные части.

– На самом деле это пикник – вот почему я смеюсь.

Я пересказала ему то, что услышала от мамы.

– Не хватает только жареного цыпленка, картофельного салата и пива. Я все ещё смеялась. – Подожди, я забыла муравьев.

Я чувствовала, что Харри смотрел на меня пристально, внимательно, с нежностью. Он перекатился на бок и обнял меня своими красивыми нежными руками. Мы всего несколько минут тому назад перестали заниматься любовью, и он, вероятно, понял, что я ещё не пришла в себя окончательно. Он выглядел так, словно тоже парил в воздухе.

– С тобой все в порядке, Алексис?

– Я чувствую себя прекрасно. Никогда ещё не чувствовала себя лучше. Это было правдой, я ощущала себя взрослой женщиной, и меня переполняла гордость. Я наконец это совершила! – Это было замечательно!

– Надеюсь, я не причинил тебе боли. Я старался.

– Мне совсем не было больно. – Я поцеловала его темные ресницы, столь похожие на мои. – Честное слово, не было.

– Но ты ощущаешь внутри жжение?

– Небольшое. Оно меня не беспокоит, мне даже приятно. Ведь это сделал ты.

Он посмотрел на темно-красное пятно, образовавшееся на шкуре, коснулся его пальцем и слизнул кровь. Теперь вы понимаете, почему я люблю Харри, почему буду любить его всегда, что бы он ни делал? Потому что я это он, а он – это я.

Упоминание о матери оттолкнуло нас друг от друга. Даже отсутствуя, она оказывала плохое влияние, разделяла нас, убивала теплоту наших отношений. Возможно, когда-нибудь я обрету способность любить мать, но сейчас я ненавидела её сильнее, чем когда-либо. Я стыдилась моей ненависти, это чувство было нехорошим. Потом я внезапно заплакала.

Харри приблизился ко мне, крепко обнял меня.

– Что с тобой, Алексис? В чем дело? Пожалуйста, скажи мне.

– Я не знаю. – Я всхлипывала, хотя это было непохоже на меня. Просто я подумала о папе. Мы уже никогда его не увидим.

– Никогда.

– С этим трудно смириться. Со словом «никогда». Оно чем-то похоже на «невозможно».

Мои слезы падали на обнаженное плечо Харри. Его кожа была такой красивой и теплой. Я помню, как ещё маленькой девочкой прикасалась к отцу до его ухода на войну. Вечерами меня обычно укладывал в постель именно он, а не мать. Однажды, когда меня мучил кошмар (на улице грохотал гром и сверкали молнии), папа зашел в мою спальню и обнял меня, как это делал сейчас Харри.

Отец и Харри даже пахли одинаково. Этот свежий, чистый аромат напоминал запах сосен. Вокруг Пилгрим-Лейка много сосен. Вероятно, он проник в нашу кровь. Вероятно, я тоже пахну сосной. Никогда прежде не думала об этом. Сам человек не может понять, как он пахнет. Узнать это можно только от других.