Безумные каникулы Фредди
Шрифт:
– Какая разница, Бенджамин. Быстро в машину. Мы опаздываем.
Мы с Чарли переглянулись, пока Бен забирался на заднее сиденье и захлопывал дверцу. И хотя я знал, что он едет в Диснейленд, мне было его жалко.
Бекки посигналила и, должно быть, забыла, что сердится, потому что ее большие красные губы опять растянулись в гигантской улыбке. Она крикнула в окно: «Мальчики, чудесного вам лета!» – и «Ренджровер», взвизгнув шинами, рванул с места.
Когда он скрылся за углом, Чарли красноречиво вздохнул и сказал:
– Повезло Бену. Его новая мамочка –
Вот это я и имел в виду, когда говорил, что у Чарли нет тормозов и что на уме, то на языке. Я сурово посмотрел на него:
– Чарли, мы ненавидим Бекки, ты что, забыл?
Он надул щеки и шумно выдохнул:
– Знаю, знаю, но…
– Никаких «но».
После этого он уговорил меня идти не за «Монстром Манчем», а в «Техасских жареных цыплят». Сказал, что ему жизненно необходимо в последний раз нормально поесть перед отъездом в лагерь «Золотистая фасоль», где семейство Андерсон проводит ежегодный детокс. Мама Чарли три года назад заделалась веганкой, и с тех пор он ноет, что жизнь его разбита.
В «Цыплятах» он заказал самое большое ведерко и, дочиста обгладывая крылышки и ножки, трещал о том, до чего несчастное лето его ждет: одно сплошное авокадо под лозунгом «Здоровые детки = счастливые детки».
Если бы я мог тогда догадаться, что случится на самом деле, я бы сразу пресек это нытье. Но я-то не догадывался и потому выслушивал его планы – зашить конфеты в карманы пижамы, упрятать чипсы в спальный мешок, – а сам с тоской думал, что мое лето будет в миллион раз скучнее.
Глава 2
Окей, я вас предупредил, что сейчас будет грустно. Но придется об этом рассказать, потому что если бы Бабс не умерла, то не было бы никакого путешествия и никаких чудес
Признаюсь, домой я шел не в лучшем настроении. Но это и понятно: меня ждало целое лето без планов и без друзей. Уже подходя к дому, я увидел Айлин, которая выгуливала Леди Гагу. Под «выгуливала» я имею в виду, что она стояла на одном месте с полиэтиленовым пакетиком наготове, пока Леди Гага делала свои дела на тротуаре. Я попытался обойти ее, но она посмотрела на меня очень странным взглядом, – Айлин, не Леди Гага, потом склонила голову набок и сказала:
– Ах ты, бедняжка. Когда найдешь в себе силы, заходи ко мне, я подровняю эту твою нелепую челку.
Я не был близко знаком с Айлин и не понял, почему ее вдруг так заинтересовало состояние моих волос.
А она шмыгнула носом, промокнула его платком и сказала:
– Мне очень жаль, Фред. Просто пришло ее время, вот и все.
Я глянул на Леди Гагу и пожал плечами: пришло так пришло. Дело такое, надо – значит надо.
Теперь-то я, конечно, понимаю, что Айлин имела в виду вовсе не Леди Гагу, наложившую кучу возле бунгало мистера Бернли, но в тот момент я об этом не задумался, потому что взгляд мой привлекло удивительное зрелище – папа, стоящий у ворот.
Зрелище это было удивительным по двум причинам.
Причина
Причина номер два: папа курил!
Я пришел в ярость. Я не собирался стоять и спокойно смотреть на это медленное самоубийство. Поэтому я завопил:
– Папа! Что ты делаешь?!
Он от неожиданности так вздрогнул, что чуть не упал. Я подбежал к нему – ярость придала мне ускорение – и с ходу начал пересказывать свой доклад о вреде курения, который делал на естествознании в пятом классе:
– Папа, в табачном дыме содержится более пяти тысяч химических веществ…
– Ты ведь не собираешься перечислять сейчас все пять тысяч, правда, Фред? – устало перебил он.
На мой взгляд, это вышло довольно грубо с учетом того, что я пытался спасти ему жизнь. Мне хватало и одного умершего родителя.
– Доказано, что минимум двести пятьдесят из них вредны, в том числе синильная кислота, угарный газ и аммиак. А из этих двухсот пятидесяти вредных веществ минимум шестьдесят девять вызывают рак.
Я глазам своим не поверил, когда после этих слов он снова затянулся сигаретой. Смотрел, как он выпускает дым из ноздрей, и думал, что сейчас рвану, как та бутылка колы на утреннике.
Папа, наверное, это понял, потому что сказал «извини, Фред», бросил окурок на землю и раздавил здоровой ногой.
– Почему ты курил?
– Потому что Бабс.
Окончательно сбитый с толку, я сказал:
– Ну нет, Бабс не курит. И, честно говоря, это низко – перекладывать вину на Бабс. Это же ты курил, причем тут она?
– Нет, я не это имел в виду.
– А что ты имел в виду?
– Ее нет.
До меня все не доходило, какое это имеет отношение к внезапной тяге моего отца к никотину.
– Может, она у мистера Бернли? – предположил я, потому что в прошлый раз, когда мы не могли отыскать Бабс, она преспокойно пила с мистером Бернли херес и играла в «Монополию» на раздевание. Ну не то чтобы совсем на раздевание, однако свой голубой кардиган она сняла, и мы с папой ее потом еще много недель дразнили – до тех пор, пока она не пригрозила, что перестанет стирать нам трусы и печь пироги. Только тогда мы успокоились.
– Она не у мистера Бернли, Фред, – сказал папа, медленно качая головой. – Ее нет в смысле совсем.
– Нет в смысле совсем?
В голове у меня зажужжало, и направление этого жужжания мне сильно не понравилось.
– Твоей Бабс больше нет с нами, Фред. Она умерла. Так он сказал. Такими словами.
Не знаю почему, но я засмеялся.
Не в смысле «ха-ха-ха, как смешно», а в смысле «ха-ха-ха-у-меня-в-мозгу-короткое-замыкание-и-я-не-контролирую-свои-эмоции».
Потом я заговорил, но не знаю, понял ли папа, что я сказал, потому что подбородок у меня вдруг сам собой затрясся. Я хотел сказать: «Как она могла умереть? Ты же говорил, она нас всех переживет!» Но прозвучало это, боюсь, примерно так: «Како… реть… рило… сехпе… вет!»