Безвременье
Шрифт:
— Уезжайте!
— Не могу. Я болен. Я отравлен. Я не могу оторваться от казино!
«Малярия» длилась года два.
На третий я встретил «красавца-мужчину» поседевшим. Он сидел на скамейке на бульваре, с лицом человека, решающего вопрос, что лучше:
«Застрелиться или повеситься?»
— Опять проиграли?
Он улыбнулся:
— Нечего!
— Всё?
— Всё!
— Да зачем?! Зачем?!
— А я знаю?
Тысячи проигравшихся с изумлением думают потом: зачем они играли, зачем?
—
Это болезнь, происходящая от заражения микробами, которые носятся в этом благовонном, отравленном воздухе.
В Ялте я знал одну барыню, пожилую, но ещё очень красивую. Умная, прекрасно образованная, остроумная, живая, весёлая, — она была душою нашего маленького общества, которое отдыхало и веселилось. К вечеру она обыкновенно говорила:
— У меня начинается мигрень!
Или:
— Мне нужно написать несколько писем!
И уходила.
Мы улыбались:
— К своему татарину!
Однажды я застал её в слезах, с исцарапанным лицом. Она рыдала страшно, неутешно.
— Что с вами?
— До такой низости, гадости, подлости я ещё никогда не падала. Меня избил Ибрагим.
— Как избил?
— Кулаками, нагайкой! Лошадь так не бьют, как он меня бил. Я должна об этом вам рассказать! Пусть мне будет стыдно перед посторонним человеком! Пусть этот стыд, этот срам, позор будет мне наказанием за то, что я пала так низко, гнусно, подло. Он избил меня за портсигар. Он захотел иметь золотой портсигар с моей надписью. Я заказала и подарила. Но портсигар оказался меньше того, который ему когда-то подарила какая-то московская купчиха. Он бросил портсигар мне в физиономию, — видите исцарапал. Бросился на меня с кулаками, потом снял со стены нагайку….
— И вы?
— Я только молила, чтоб он меня не убивал. Я боялась, что он меня убьёт. Он был так рассержен. Он не помнил себя. Послушайте! Возьмите с меня честное слово, что я больше не пойду к Ибрагиму.
— Да я-то при чём же?..
— Нет! Нет! Возьмите! Честного слова самой себе никогда не сдержишь! А пред посторонним человеком мне будет стыдно. Возьмите!
— Извольте. Дайте мне честное слово, что никогда больше не пойдёте к Ибрагиму!
— Даю вам честное слово, что я никогда больше не пойду к Ибрагиму! Всё кончено. Благодарю вас!
Она произнесла это торжественно, как клятву.
А через два дня она встала из-за стола, не ожидая конца обеда, и сказала:
— Простите, господа. У меня опять начинается мигрень!
А ещё через два дня она снова рыдала. Ибрагим снова избил её нагайкой за то, что она приревновала его к какой-то амазонке.
— А ваше слово? Ваше слово?
— Что же я поделаю, если я не могу держать слова даже перед самой собой?!.. Клянусь вам, нет утра, когда бы я не говорила себе, просыпаясь: «Всё кончено! С сегодняшнего дня»… И даю себе самое честное слово. А к концу обеда я встаю и, проклиная
Вся Алупка знала двух очень почтенных с виду дам, мать и дочь, которые поднимали такие скандалы, что сбегались все соседи.
— Ты интриганка! Ты отбиваешь у меня Ахмета!
— Не смей так смотреть на моего Османа!
И добро бы, всё это были писаные красавцы.
Это было бы пошло, но понятно.
А то встречаю этой осенью в Ялте маленького, невзрачного, рябого татарина, с золотой номерной бляхой.
— Имеет своих лошадей, работников! — поясняет с завистью другой проводник.
— Этот?
— Барыня одна провинциальная приехала этой весной. Десять тысяч подарила. Молодая и красивая, муж, говорят, по своим местам очень важная птица.
И наверное, «в своих местах», там это — неприступная провинциальная львица, готовая обдать леденящим холодом за всякое неосторожное слово, за всякий нескромный взгляд.
Что ж превращает, даже «рассудку вопреки», во временно исправляющих должность Мессалин наших скромных столичных и провинциальных матрон?
— Воздух здесь такой! — плакала бедная дама, которую бил Ибрагим.
При нынешних успехах знания смело можно надеяться, что скоро откроют ялтинского микроба, который вызывает эпидемические заболевания среди наших бедных дам.
— Я не могу слышать топота скачущей лошади. Это бросает меня в дрожь. Я не могу видеть парочки, которая едет с горы. На меня налетает рой воспоминаний! — говорила бедная дама, которую бил Ибрагим.
Мириады ялтинских микробов срываются со скал, на которых крупными чёрными буквами начертано в лавровом венке:
— Ибрагим и Маша.
Мириады микробов вылетают из-под копыт быстрой иноходью идущих лошадей.
Вылетают, кружатся в хороводе, разлетаются и заражают бедных, бедных, бедных дам!
Повышают температуру, туманят голову и застилают зрение…
Волга — чудная река.
Но причудливыми зигзагами её берегов по зеркальной, лазоревой глади написана бесконечная разбойничья история. То не горы чернеют по правому берегу Волги. То огромная библиотека из томов разбойничьих историй.
И леса кудрявые — только переплёты этих томов.
Вот огромный утёс, — огромный том с разбойничьим романом. Вот маленький утёс, — маленькая повестушка, но тоже разбойничья и весьма поучительная.
Жигули, Столбичи, это — уже многотомная история разбоев на Волге.
Тут каждый утёс кистенём машет, и каждый пригорок кричит:
— Сарынь на кичку!
Здесь творил суд и расправу атаман Степан Тимофеевич.
В этом ущелье жило двенадцать сестёр. Все разбойницы.
Вон как! На Волге даже дамы разбоем занимались. Где ж тут с мужчин строго спрашивать?