Безымянное
Шрифт:
Она разрыдалась с непонятным ему отчаянием в тот же миг, как услышала его голос, и где-то минуту он не мог и слова вставить.
— Ох, — прерывисто всхлипывала она в трубку. — Ох, Тим.
— Я не умер. Но мне нужно принимать лекарства.
— Ох, — всхлипнула она снова. — А я так… — Она попыталась взять себя в руки. — Скажи, где ты, и я за тобой приеду.
— Там есть одно, которое я не принимаю, потому что лучше умереть, чем ходить, как зомби, в полной отключке, овощ овощем, а всем плевать, что у тебя ни единой мысли в голове — у меня таких даже два на самом деле…
— Ты где, Тим? Пожалуйста, скажи мне.
— …второе от припадков, так что, наверное, зря я так,
— Припадков?
— Наверное, зря я от него отказываюсь, хотя после выхода из больницы припадков пока не случалось — видимо, прошли. С него станется просто взять и — фьють! — исчезнуть. Он играет по собственным правилам, а что мне делать, если они все время меняются? Я ведь врачам так и объяснял. Медицина может занять одну высоту, другую, а между этими высотами битва будет кипеть с прежней силой.
— Тим, прошу тебя, скажи мне, где ты, пожалуйста! — умоляла она.
— Я стараюсь не обращать внимания, и у меня неплохо получается, учитывая, какой он привереда, как он делает вид, будто это я его мучаю, будто это я его захватил в плен. Какое-то время то я клал его на лопатки, то он меня. Власть то и дело менялась. Я уж думал, что выигрываю, а он взял и сжульничал. Он одержал верх, и я оказался под ним. Так продолжалось, не знаю, наверное, около трех недель я был под ним.
— Под ним?
— Три недели пыток. Я был беззащитен. Он просто подчинил меня себе. Бога он не жалует. Это я выяснил. А я вот уверовал. Думаю, это неспроста.
— Тим, прошу, послушай меня. Я хочу тебе кое-что сказать.
— Помнишь того врача, который разъяснял нам про барьер между кровью и мозгом? Так вот, разница и вправду есть. С одной стороны — кровь, тупая, как груженный щебнем состав, полезным щебнем, но все же тупая-претупая, а с другой стороны — мозг, в котором содержится «я», источник этого самого «я». И барьер эту сволочь туда не пускает. Сохраняется цельность. Непорочность, если так подумать, священная чистота, не дающая божественной составляющей смешиваться с более примитивной, с тленом, с гнилью, с кровью, с щебнем. Именно там и находится настоящее войско Господне, в этом самом барьере между кровью и мозгом, выполняя Господний замысел. Вот где проходит линия фронта в битве между этими двумя…
— Чем двумя?
— Телом и душой. Гематоэнцефалический барьер и синапсы — вот два главных фронта. Противники борются за власть над аксонами и дендритами, и бог весть чем там еще.
— Я не понимаю, Тим, ничего не понимаю…
— Но он все равно умудряется прорваться, даже когда я принимаю лекарство. Он повелевает моим сознанием. По крайней мере, такая у меня теория. Ты снова начала пить?
Она помолчала.
— Если я скажу «да», ты вернешься домой?
Он не ответил.
— Тим, послушай меня! Ты слушаешь?
Он молчал.
— Остров Скраб, — произнесла Джейн.
Тишина.
— Ты знаешь, что это. Остров Скраб. Помнишь остров Скраб?
— Не пей, — попросил он. — Хорошо?
— Девчушка в свадебном платье. Пастух, погоняющий страусов кнутом. Ты помнишь остров Скраб, я же знаю.
Он молчал, держа в одной руке трубку, в другой шнур, глядя на свои высокие ботинки с уже неразличимым от грязи логотипом.
— Скажи мне, где ты, — настаивала Джейн, — и я тебя заберу.
— Мне нужно идти. Не пей.
Он повесил трубку и ушел от таксофона в столовую, расположенную в церковной крипте. Между столами, покрытыми желтой клеенкой, витал слабый запах пареной еды, пресной и скучной. Едоки сидели в зимних куртках, волонтеры в белых фартуках стояли на раздаче у глубоких контейнеров за главным столом. Прихватив завернутый в салфетку комплект пластиковых приборов и пенополистироловую тарелку с едой, Тим уселся трапезничать.
Ты был мне симпатичнее, когда не интересовался Богом. Тебя
Он подошел к провизору в окошке и вручил ей стопку рецептов. Провизор принялась читать.
— Они все выписаны за пределами штата, — покачала она головой, возвращая рецепты обратно.
— И что?
— А должны быть выписаны в нашем.
Тим посмотрел на подписи. Видимо, он уже не в Миссури.
— Но мне очень нужно, — попросил он. — Мне становится хуже.
— Простите, — развела руками провизор. — Закон штата. Вам нужно выписать их у местного врача.
Тим забрал рецепты и вышел обратно на холод.
Теплый кров исчез, гром грянул прямо над тобой. О, эта слабая субстанция, называемая духом! О, уязвимый человек! Природа, как всем давно ясно, в лучшие свои дни равнодушна, а в остальные — мстительна и жестока. Не знал? Это лишь подтверждает узость твоего воображения и наивность в каждом…
— Заткнись!
…вопросе так называемой жизни и смерти. Твои непоколебимые принципы ковались в офисном кресле. А теперь ты вдруг распустил сопли. Твоя «вера» — это не мораль, не стройная теория и даже не прекраснодушные измышления. Это отчаянные поиски покоя, не имеющие ничего общего ни с добром, ни с истиной, ни с красотой. Ты всего-навсего опустился до первобытных страхов, терзавших твоих суеверных предков, побуждая их завывать на мертвых языках и приносить дочерей в жертву. Что толку от всей твоей утонченности и твоей драгоценной эволюции, если сейчас ты мечешься на тех же подступах к вере и молишься не менее истово. Тебе нужны все те же утешения и сказки…
— Заткнись!
…литургии и вечерни…
— ЗАТКНИСЬ! СЕЙЧАС ЖЕ!
…великие слова, повторяемые во мраке, над люлькой новорожденного и у смертного одра. Всепрощение, готовность к компромиссам, стремление взглянуть под другим углом, увидеть в более благородном и чистом свете, свете души и надежды. Но все это просто пища…
— Жрать! — закричал Тим вслух.
…просто пища. Вердикт выносится частями, столетие за столетием, и выглядит все более мрачным. Этот мир слишком стар. Душа — это разум — это мозг — это тело. Я — это ты, а ты — это оно, и оно всегда побеждает.