Безымянные могилы. Исповедь диверсанта. Хорватия
Шрифт:
– Твоей форме мог бы позавидовать даже отец, – отметил Джейкоб, когда его дед остался в одних плавках, последовав примеру внуков.
– Похоже у нашей соседки зоркий глаз, – подхватил Аарон, – может стоило пригласить и ее в поездку?
– Сватаешь своего деда, сопляк? – с улыбкой отозвался мужчина.
– Разве что, ты не готов к подобной авантюре…
– Я был готов ещё до твоего рождения, малыш.
Разом осушив пол бутылки легкого пива, что позволял себе все реже, мужчина направился к реке. Не смотря на почти тридцатиградусную жару вода в ней оставалась холодной и касаясь тела, сковывала кожу и сбивала дыхание. Сделав несколько глубоких вдохов, мужчина медленно погрузился под воду и поплыл, а вновь ступив на песок, спустя десять минут, с благодарностью принимал тепло солнца, возвращаясь к шезлонгу под деревом. Через некоторое время к нему присоединилось все его счастливое семейство, синхронно потянувшись к початым
– Дедушка, – позвал последний, разом откусив половину сэндвича.
– Ну, что опять? – убедительно играя раздражение отозвался мужчина.
– Ты обещал кое-что рассказать.
– Проклятье. Ладно, дай мне еще одну бутылку.
Сделав большой глоток и ощутив, как почти позабытое, тепло растекается по телу, мужчина начал свой рассказ.
Глава 2
Пожалуй, время, проведенное в Хорватии, было одним из самых эмоционально насыщенных для нас периодов войны, если, конечно, уточнить о каких эмоциях идет речь. Порой настолько ярких, что кровь и по сей день бурлит в жилах, когда я вспоминаю об этом. Но это была война, время контрастов. Все вокруг казалось сюрреалистичной картиной, плодом работы больного воображения, трудно поддающимся рациональному объяснению. И даже сами люди. Порой, видя запутанный клубок последствий человеческих действий, мы были в шаге от того, чтобы заблудиться в причинах, подтолкнувших их к этим поступкам. Учитывая характер наших задач, роскошь невиданной величины.
Трудно было назвать это жизнью, но вместе с тем мы ощущали себя полными жизни. В каком-то смысле, мы были мертвецами, благодаря особенностям нашей работы, с другой стороны, по тем же причинам, мы были живее всех живых. Мы не различали полутонов и не позволяли себе размениваться на грошовые симпатии, но мы познали истинную сущность любви и ненависти, боли и сострадания, горечи и страсти. Мы ходили по краю и, если уж, позволяли себе испытывать некие чувства, то лишь всем сердцем, словно в последний раз. Мы стали фаталистами с приходом войны и потому, либо лили горькие слезы, либо светились от счастья, либо спасали жизни, либо забирали их. В этом мареве подобия жизни, окруженном нечеловеческой жестокостью и смертями, мы поддерживали друг друга, чтобы сохранять рассудок и продолжать делать нашу работу. Я и Моррис. На этот раз в Хорватии.
Мы попали в город под названием Сплит ранней весной 45-ого года. Это второй по величине город Хорватии после Загреба. Наряду с другими прибрежными городами, Сплит делит Адриатическое море с Италией, находящейся по ту сторону залива, откуда мы и прибыли в Хорватию. Мне тогда было 26 лет, Моррис на год старше меня. Это было время заката усташей, Хорватских фашистов, которые при помощи Славко Кватерника, являвшегося по сути их марионеткой, как, впрочем, и многие другие, объявили Хорватию независимым государством. Они были у власти с 41-ого по 45-ый года, хотя последние были для них довольно шаткими и опасными, по причине очевидной близости победы антифашистской коалиции и падения Германии, покровительство которой сыграло немаловажную роль для этих выродков.
У нас были все основания полагать, что русские возьмут Хорватию и освободят ее от фашистского гнета, но это лишь спровоцировало бы бегство лидера усташей Анте Павелича с его ближайшими соратниками. Кроме того, мы не могли знать, что Гитлер покончит с собой и немцы сдадутся советскому союзу. Поэтому нашей задачей было внести, как можно более едкий разлад в довольно теплые, ввиду общности интересов, отношения Павелича с Гитлером, дабы, в случае побега, один не смог обратиться за помощью и поддержкой ко второму, и под его надзором организовать повторный геноцид в Европе. Разумеется, если бы мы знали, что Германия падет после паники Гитлера, мы поступили бы совершенно иначе. Несмотря на это, наши действия привели к смерти нескольких подстилок фюрера, занимавших высокие посты в НГХ.
– Кватерник… я помню это имя, – задумчиво произнес Джейкоб, – мне рассказывали о его сыне. Как его звали? Юджин?
– Евген, – поправил внука мужчина, запив свою речь потеплевшим пивом.
– Он вроде своей смертью умер, ну, то есть разбился в автокатастрофе.
– Все было иначе, Джейк. То была не авария, а грамотно спланированная акция мести, разыгранная таким образом, чтобы донести мысль до лидеров Аргентины.
– Зачем? – спросил Аарон.
– Месть ради мести. Мы отыскали почти всех немцев, совершавших военные преступления, продиктованные нацистской идеологией не для того, чтобы призвать к справедливому суду, а, чтобы обрушить на их головы заслуженную кару. Так было после второй мировой,
– Почему с Павеличем тянули так долго? – спросил Джейкоб.
– Видишь ли, мы ясно сознавали, что этому гаду некуда податься, кроме Аргентины и мы всегда сможем найти его там. Тем не менее, разведслужба присматривала за ним, пока мы охотились за теми, чьи пятки сверкали по всей Европе. А когда мы закончили, решили расплатиться по старым долгам и обратили свое внимание на тех, кто бежал крысиными тропами.
– А старший Павелич?
– Его ранили сербские ополченцы. Вскоре после покушения он скончался у себя дома.
Нахмурившись, мужчина попросил внука передать ему очередную бутылку пива и продолжил.
Попав в Сплит, мы в привычном порядке первым делом должны были обеспечить себе крышу над головой, удаленную от глаз общественности настолько, что нам не приходилось бы беспокоиться ни о раскрытии наших личностей, ни о невольных свидетелях того, как мы поступали с дерзнувшими «проводить» нас до дома. Благодаря связным работающим на Палестину и Англию, агенты нашей организации не нуждались в деньгах, но в годы войны на территории не каждой страны, деньги были ответом на насущные проблемы агентов. Во многих городах Европы не было законспирированных персон, пользующихся безоговорочным доверием оккупантов. Но, к счастью, Сплит был иным местом. За несколько месяцев до нашего появления организация завербовала одного из жителей города, бывшего ярым противником режима. В подобных случаях мы могли рассчитывать не просто на поддержку, но и на информационную помощь, что экономило нам время, силы и позволяло много более скрытно и энергоемко вести дальнейшую деятельность.
Вечером первого же дня, мы отправились на поиски места условно названного баром на окраине города. Не смотря на все тяжелые события последних лет, в числе которых, вторая меньше чем за тридцать лет оккупация итальянцами и взятие города немецкими войсками, Сплит оставался невероятно красивым местом у подножия горы и обладал почти мистической притягательностью. Множество старинных площадей, пестревших соборами, дворцами, замками и башнями, возведенными более тысячи лет назад, маленькие дома из красного кирпича, переплетение тесных улочек мощеных булыжником, куда не проникал свет редких фонарей, набережная открывавшая чудесный вид на заходящее солнце и все это было окружено густым лесом и горными хребтами. И если забыть о том, что по этому чуду архитектурной мысли бродят патрули усташей и обезумевшие от жажды мести четники, чьи настроения мы, впрочем, полностью разделяли, то я мог бы назвать это место одним из лучших для жизни. Днем мы почти не появлялись на улицах города, зато ночью могли наблюдать все звезды, мерцавшие в небе, и луну, отражавшуюся в темном, почти черном, море, бледно-серым диском, покрытым мелкой рябью приливных волн. Этот город создавал непередаваемое словами пьянящее романтическое настроение и вселял в нас жажду действия. Мы приехали туда для выполнения задания, как показало время, в самый удачный для нас момент окончания войны, но мы не были намерены отказывать себе в чувствах, переполнявших наши сердца. Шестой год из проведенных на войне наполнял нас эмоциями, остроту которых в состоянии понять лишь тот, кто узрел хрупкость и тщетность всего сущего. Эти эмоции, щедро сдабриваемые регулярными выбросами адреналина и незнанием границ собственных сил, разрывали нас изнутри, и мы не могли не выразить их всеми доступными нам способами.
Мы брели по самому краю города, грязной набережной, держась густой тени некогда процветавших торговых домов и заброшенных с приходом сначала итальянцев, которым была отдана часть восточного побережья, а затем и фашистов. Экономика пришла в упадок из-за массового бегства сербов, евреев и цыган. Деловые отношения с другими городами и странами были разорваны и компании импортирующие и закупающие товары промышленного и народного потребления, были, либо разорены, либо разграблены, а их владельцы убиты. Всё это предсказуемо вызвало кризис и нищету. Многие из этих полуразрушенных и поросших кустарником зданий, представляли печальное, а местами и мрачное, зрелище. Выбитые двери, разбитые витрины, темные пятна высохшей крови и стреляные гильзы. Красноречивые следы прихода проповедников национализма к власти. Нас же, словно магнитом, тянуло в подобные районы. Никому из напуганных новой властью людей и в голову не придет соваться в подобные места. Нам такое положение вещей благоприятствовало, давая возможность сокрытия чего-то или кого-то. В данном случае ребят одетых в форму служителей оккупационной системы НГХ, за которыми мы бесшумно следовали уже пол квартала. Их было четверо. Хорваты. Немцев в Хорватии не было, потому как Павелич организовал собственные боевые отряды усташей. Гитлер пристально курировал самого преданного репликанта своей идеологии и даже пользовался услугами его армии, так что необходимости в присутствии самих немцев здесь не было.