Беззаветные охотники
Шрифт:
В ханском дворце нас принял один из трех правителей Аварии — двадцатилетний прапорщик русской службы, Хаджи-Мурад. Я смотрел на этого юношу, уже успевшего прославить свое имя и добиться высокого положения, и не верил своим глазам. Неужели он тот, о котором писал Лев Толстой и чья голова будет выставлена на всеобщее обозрение в Тифлисе?[2] Как можно было из такого храбреца сделать врага России?
— Против меня интригует Ахмет-хан, недавно вернувшийся из-под Ахульго, — подтвердил мои догадки лучший воин Дагестана. — Хвалился своими успехами.
Я согласно кивнул. Уж я-то не упущу случая донести до командующего Чеченским отрядом: нужно всеми силами постараться удержать этого джигита в наших рядах. А себе наказал оградить его от контактов со Спенсером. Иначе беды не миновать!
Утром двинулись дальше, в Гимры. Аул поразил толпами горцев со зверскими лицами и в папахах, обтянутых белой тканью — знаком приверженцев мюридизма. На нас смотрели косо и вызывающе.
— Представляю, каково очутиться здесь без стрелковой роты! — хмыкнул капитан Веселаго. — Наверняка, штаб-офицерам, разведывавшим пути для прохождения обозов из Темир-Хан-Шуры, доводилось тут останавливаться и даже ночевать. Одна лишь близость нашего отряда под Ахульго удерживает этих бандитов от нападений. Немудрено, что мюридизм пустил здесь крепкие корни: это родина и Шамиля, и Гамзат-бека, второго имама.
Остановились в доме местного старейшины Улу-бея — в кунацкой, которая по местным обычаям располагалась на первом этаже каменного дома, а женская половина — на втором.
— Сады и прочее имущество Шамиля достались нашему хозяину. Вот он и рад стараться.
— Неплохо бы запастись продуктами для наших товарищей, — предложил я. — Наверняка, их рацион давно не блещет изобилием.
Меня дружно поддержали. Скинулись по-артельному. Старейшина обещал все устроить. Тут же развил кипучую деятельность. Нам натащили фруктов, кур, масла, сыра, свежих яиц. Все загрузили в хурджинах на двух ишаков. Рассчитались рублями, причем Улу-бей не преминул взять с каждого целкового двугривенник за посредничество.
Нас угостили ужином на полуевропейский манер, но в странной последовательности подачи блюд: начали с фруктов, закончили бульоном из баранины. Лишь отзвучала на весь аул вечерняя молитва, устроились спать, забаррикадировав окна и двери и выставив караул на балконе и террасе.
Когда рассвело солнце, до аула донеслась пушечная канонада.
— Кажется, начался штурм! Нам нужно поторопиться! — загомонили офицеры-ширванцы.
— Вы не видели моего врача?
— Как?! Он пропал?
— Исчез куда-то!
— Константин Спиридонович! Мы не можем здесь задерживаться, — вздохнул капитан Веселаго. Если действительно отряд пошел на приступ, наше присутствие крайне необходимо. Вы, конечно, можете задержаться, но я вам не советую. Сами видели, какие на нас кидают здесь взгляды. Ничего с вашим доктором плохого не случится. Хаккимы
Я предположил, что Спенсер просто смылся. Решил действовать самолично, опасаясь, что в русском лагере у него не представится возможности осуществить свои планы. Остаться? Заняться его поисками? Просить помощи у местных? Хитрый Улу-бек на все вопросы разводил руками и цокал языком. Доверия он не вызывал ни на йоту. Мне ли не знать, как коварны бывают горцы?!
— Господин прапорщик, догоняйте! — окликнул меня капитан Веселаго.
Ширванцы выступили в поход и уже переходили мост через Аварское Койсу. Впереди нас ждал трудный подъем на высокую гору, за которой открывалась дорога по горным гребням к Ахульго.
Я вздохнул и тронул пятками коня.
— Держишься в седле, как лезгин, — одобрительно напутствовал меня по-татарски Улу-бек.
Подъем вышел непростой. Все жилы вытянул из нас за два часа своими зигзагами. Хоть дорогу и пытались обустроить русские войска, но крутизна склона позволяла двигаться лишь вьючным лошадям и ишакам. Не всегда благополучно. Запах падали был так силен, что пришлось замотать лицо платком.
На верху устроили небольшой привал. Пушечная канонада стихла.
— Что это значит? Как думаете, господа?
— К чему гадать? Доберемся — узнаем.
— Выступаем!
Рота двинулась вперед. Офицеры ее обогнали и, решив не терять времени, поскакали в сторону Ахульго за проводником-татарином. Вскоре нам открылась редкая картина. Два утеса, вершины которых дымились, словно два вулкана, готовых к извержению.
— Почему не стреляют? — удивились старшие по званию. — Не слышно ружейной пальбы.
— Белый флаг! — закричал молодой глазастый подпоручик. — Я вижу белый флаг на более высоком утесе.
[1] Для изготовления патрона к штуцеру с двумя нарезами, помимо винтовочного пороха и пули, отлитой из свинца, требовалось иметь: навойник (рукоять диаметром, равным калибру винтовки), бумагу, клейстер, нить, а главное, станок для калибровки патронов. В бумажную гильзу, скрученную на навойнике, склеенную и высушенную, вставлялась с помощью палочки-постановки отлитая пуля с ушками и подвергалась калибровке через специальный цилиндр с помощью рычага. В первый раз — после снаряжения порохом весом 13/10 зол. (5,54 г) — с отметкой красным карандашом мест ушек и заломом «полковой загибкой» бумажной гильзы. Второй — с проверкой зазора. Если зазор соответствовал, патрон осаливали — погружали в расплавленную сальную массу. После — ему давали остыть и перевязывали ниткой чуть выше пули. Понятно, что в походных условиях проделать подобные операции было весьма сложно. Особенно после двух месяцев осады. Сало давно ушло в солдатские котелки.
[2] Это легенда. Голову передали в госпиталь, потом отправили в Петербург, где она до сих пор хранится в Кунсткамере. Уже давно идут разговоры о необходимости ее захоронения в Дагестане.