Беззаветные охотники

Greko

— И где он?

— Практически не выползает из каюты судового врача. Глаза не мозолит.

— И что на этот раз? И главное — какого черта, Коста?! — все-таки Феликс Петрович не удержался.

Я рассказал всю лондонскую эпопею. Ничего не скрыл. Ни про Сашу и Вику, ни про Белла, ни про свой уговор со Спенсером, ни про «милость» Николая. Фонтон слушал молча, не перебивал. Смотрел на спокойную воду залива.

— Я же купил блокнот, чтобы за тобой записывать всякие твои словечки и прибаутки! — неожиданно начал Феликс Петрович. — Теперь думаю, что не блокнот нужно было покупать, а самую толстую из тетрадей. За тобой не прибаутки нужно записывать, а истории! Заделаться впору мне французом

Дюма, который печатает в газетах романы с продолжением! Это же надо так умудриться! И за такое короткое время! Знал бы, предупредил, чтобы тебя на берег не выпускали! И что теперь мне прикажешь делать?

— А я еще вам кое-что расскажу, а вы там решайте! — улыбнулся я.

— Еще?! Мне, полагаю, нужно покрепче держаться!

— Лучше отойдем, чтобы в воду ненароком не свалились! — сказал уже серьезно.

— Ну, хорошо, — Фонтон пристально посмотрел на меня. — Давай прогуляемся.

Пошли мерять палубу шагами.

— Вы же знаете, Феликс Петрович, про то, что я представляю, что произойдет в будущем?

— Да, уже пугал пару раз.

— Я рассказываю, вы не спрашиваете: откуда я могу это знать. Будем считать, что сны мне снятся вещие.

— Договорились, — кивнул Фонтон.

— Ну, тогда… — я вздохнул: рубить, так рубить. — Через пятнадцать лет начнется страшная война с англичанами, французами и турками. И мы не будем к ней готовы.

Фонтон набрал воздуха.

— Может тебе не вещие сны снятся, а сказки кто нашептывает в ухо?

— Верить или не верить — ваше право. Мое право было пытаться хоть как-то… — я покачал головой. — У меня ничего не получается, Феликс Петрович. Как я ни старался, как ни стараюсь — все впустую. Ничего не могу изменить. Никто не слушает. Никто не верит. С Императором говорил, намекал. Без толку. Вот вам теперь открылся. И понимаю, что не можете поверить. Что и здесь выстрел будет, скорее всего, холостым. И, все-таки, все-таки, Феликс Петрович, хотя бы на мгновение заставьте себя поверить, что я прав! Просто, возвращайтесь к нашему разговору. Отмахивайтесь, но возвращайтесь. Мало ли. Я представляю ваше состояние сейчас. Будь на вашем месте, скрутил бы меня и сдал в психушку.

— Ну, это ты перегнул. И оказаться на моем месте тоже не выйдет. Слишком много пережили, — ответил Феликс Петрович. — Крутить не буду. Но и поверить, увы, пока не могу. Прости, Коста. Уж больно…

— Понимаю. Не осуждаю. Просто прошу: не отмахивайтесь совсем. Возвращайтесь к этому разговору.

— Допустим! — неожиданно воскликнул Фонтон. — Допустим, что в какой-то момент я поверю! Что с того? Чего ты добиваешься?

— Это же очевидно, Феликс Петрович! Войну вряд ли остановишь. Но хотя бы быть готовыми к ней, чтобы потом не выйти из неё с таким позором и с такими потерями! Только и всего!

— Позор?! — зарычал Фонтон.

— Для России — да! И Император не выдержит этого удара.

— Что ж: застрелится?!

— Нет. Но — жить не захочет.

— Ох, Коста!

— Да. Понимаю. Извините.

— И как тебе поверить?

— Вспомните мои слова, когда Европа революциями начнет полыхать. Это и будет знаком. Как только революции пойдут, значит, скоро и войне быть!

— Я у тебя помощи прошу, а ты меня еще глубже закапываешь! — Фонтон совсем растерялся. — Одна небылица похлеще другой! Теперь еще и революции в Европе! Коста, проснись! Хватит твоих вещих снов!

— На сегодня хватит, — согласился я. — Мне достаточно того, что вы все равно уже не забудете наш разговор. А, значит, возможно, и будет толк.

Фонтон остановился. Долго смотрел куда-то вдаль. Вздохнул.

— Спенсер тут каким боком?

Рассказал.

— Слава Богу, хоть здесь без революций! — грустно усмехнулся Феликс Петрович. — Здесь нам привычнее.

Тут подсоблю.

— Пустим лису в курятник? Уверены?

— Курятник?! Нет, брат, тут все иначе. Не к курам, а в клетку тигра лезет твой котеночек. Не понять ему простого: для неверного у фанатиков есть только плаха или зиндан. Не станет Шамиль с ним говорить. Да и дни его, похоже, сочтены. Отряд, в который ты едешь, осаждает Ахульго. Имам там. Вот если вывернется, тут и нам с тобой дело найдется. Уже есть сигналы, что пытается Шамиль связаться с султаном и даже с пашей египетским. Султан — наместник Аллаха на земле, считай, Шамилев начальник. А Мухаммед-Али — герой в глазах многих мулл и улемов. Перехватить переписку турок и египтян с Кавказом — вот моя задача. Подсобишь?

— Нет, Феликс Петрович. Тут я пас. Надоели мне шпионские игры!

— Что ж, неволить не буду. А Спенсера проводи. Если выкрутится, много полезного сможем узнать. Пора! Вон, твои возвращаются.

Фонтон попрощался, сел в лодку спиной, опустив голову.

Тамара была в гораздо лучшем состоянии.

— Как прошло, любимая?

— Хорошо. Георгий немного мозги мне вправил. Накричал, — улыбнулась жена.

— Накричал?!

— Да. Сказал, что я не права. Что ты — настоящий мужчина. Делаешь, что должен. А я только пугаю тебя. А должна поддерживать!

Я обнял Тамару.

— Он и прав, и не прав, любимая.

— Почему?

— Потому что, только благодаря тебе я держусь на этом свете!

[1] Обращаем внимание читателей. Датировка по новому стилю завершилась, как только Коста покинул Лондон. Далее все даты по старому стилю, принятому в Российской империи.

Глава 22

Вася. Ахульго, 17 августа 1839 года.

Немало нужно зачерпнуть в своем сердце мужества, чтобы пойти в атаку там, где полегли сотни. В место, откуда ты месяц назад вытаскивал раненых товарищей, кричавших от боли. Туда, где все простреливается с фланга и сверху из двух каменных бастионов с бойницами, по недоразумению прозванных саклями. Об этом напряженно думала толпа угрюмых тридцати-сорокалетних куринцев — отощавших, измученных непосильной работой, дурной водой и пищей, жарой и трупной вонью из ущелистого устья Ашильтинки.

За неполные четыре месяца похода они изрядно поизносились, превратившись в армию оборванцев. И утомились безмерно. Сидение в осаде все жилы повытягивало своей монотонностью и отсутствием видимого результата. Нагоняли тоску лысые горные пики, так отличавшиеся от милых сердцу привычных ичкерийских зеленых вершин, непролазных лесов и тучных равнин. Прохладные воды Терека, разбитные гребенские казачки и даже набеги чеченцев казались потерянным Эдемским садом. Быть может, именно желание завершить наконец эту муку двигало куринцами, побуждало действовать «увлеченно», как позднее отметили свидетели? Откуда только силы взялись?!

План нового штурма ничем не отличался от старого. Иного не позволял рельеф местности. Все те же три колонны. Отвлекающая — напротив Старого Ахульго, поддерживающая — по руслу Ашильтинки между двух утесов. И главная — против передовых укреплений Нового Ахульго. Ее составили куринцы.

Пулло сам вызвался. У него не было иного выбора. По-другому не заткнуть осуждающий ропот в офицерском сообществе после трагедии с ширванцами. Он учел их опыт. Строго-настрого приказал саперам не зевать: сразу строить на флангах укрытия и прихватить с собой ломы и кирки, чтобы пробить стены каменных сакль. Его вторая надежда на успех — двойная деревянная галерея, висящая на цепях до самого рва. Теперь не придется спускаться по лестницам пятьдесят метров под шквальным огнем противника.