Безжалостный
Шрифт:
– В столовой, занимается тем же, что и ты.
Закончив с двадцатью мертвецами в гостиной, я иду в столовую, чтобы завершить свою миссию.
Второй дружок Трея, Клеппер, крупный бородатый мужчина. Он собрал на обеденном столе сумочки и кошельки восемнадцати человек, ставших жертвами Трея в этой комнате. Он вытаскивает деньги и то ли бормочет, то ли поет «Еще один жрет пыль», песню «Куинс», которая была хитом за пару лет до этой бойни.
Мой брат Фелим, которому двенадцать, сидит на полу в углу, прижавшись плечами к стенам. Ноги вытянуты перед ним,
– Прощай, – я не шепчу, говорю в полный голос.
Вероятно, людям в столовой приказали завести руки назад и просунуть в зазоры между стойками в спинке стульев. Они не просто сидят, свешиваются со стульев. При этом зажатые между стойками руки не позволяют людям упасть на пол.
Жену моего кузена Киппа, Николу, унизили перед тем, как застрелить. Свитер задран на голову, бюстгальтер сорван.
Я такой стеснительный. Стараясь не касаться грудей, я стаскиваю свитер с ее головы, осторожно стягиваю вниз, закрывая выставленное напоказ.
Пока я борюсь со свитером, Клеппер заканчивает обыск бумажников и сумочек. Зажав деньги в кулаках, уходит в гостиную.
Он и мужчина с лихорадками на губах говорят, но меня их разговор не интересует.
На последнем стуле я нахожу свою мать.
Очень хочу что-то для нее сделать.
И через мгновение вижу, что могу. Она так гордится своими черными, блестящими волосами, но сейчас они спутаны и в беспорядке, словно кто-то схватил ее за волосы и силой заставил усесться на стул.
Среди сумочек на столе я нахожу принадлежавшую ей. Достаю расческу, возвращаюсь к матери.
Голова наклонена, подбородок упирается в грудь. Пока я раздумываю над тем, как поднять голову, чтобы расчесывать волосы стало легче, со второго этажа возвращается Трей.
Автомат, который более не кажется магическим, при нем, и я жду, чтобы посмотреть, что он будет делать.
Он пересекает комнату, направляясь ко мне, я знаю, что мне надо бы бояться, но страха нет.
Он проходит мимо меня к Николе, поднимает с пола бюстгальтер, теребит его в другой руке. Нахмурившись, смотрит на ее прикрытые груди.
Наконец отбрасывает бюстгальтер, зовет: «Клеппер», – и уходит в гостиную.
Я жду рядом с матерью, с расческой в руке.
Все трое возвращаются, чтобы посмотреть на Николу, на ее свитер, прикрывающий груди.
Подняв свой автомат, осторожно, но и достаточно быстро, Клеппер толкает вращающуюся дверь и проходит на кухню.
Мужчина с лихорадками исчезает в коридоре, Трей возвращается в гостиную.
Я жду рядом с матерью, расческа в руке.
Над головой слышатся торопливые шаги. В подвале с треском открывается дверь. Минуту или две весь дом заполнен шумом.
Трое мужчин встречаются в коридоре. Я не слышу, о чем они говорят, или заставляю себя не слышать, но, судя по тональности голосов, Трей разозлен, а остальные встревожены.
Голоса и шаги стихают. Открывается дверь, с грохотом захлопывается, я уверен, что это
В доме царит тишина.
Снаружи доносится гул автомобильного двигателя. Стихает и он, по мере того, как автомобиль отъезжает от дома.
Я всовываю пальцы под подбородок матери, поднимаю голову. Расчесываю ее прекрасные волосы.
Когда волосы приведены в порядок, я целую мать в щеку. Каждый вечер она подтыкает одеяло и целует меня в щеку. Каждый вечер до этого.
– Прощай.
Я опускаю ее голову. Она выглядит так, будто заснула сидя. Ушла в другое место, но по-прежнему любит меня, и, хотя я остаюсь здесь, я по-прежнему люблю ее.
Положив расческу в сумочку, я не могу представить себе, чем теперь заняться. Я сделал все, чтобы мертвые выглядели пристойно, и больше им не нужен.
Внезапно ощущаю страшную усталость. Поднимаясь на второй этаж в поисках кровати, едва не засыпаю на лестничной площадке.
Однако преодолеваю лестницу и выбираю кровать в спальне Коллин. На нее и забираюсь, не вспомнив о том, что нужно снять обувь. Моя голова касается подушки. Я слишком устал, чтобы волноваться из-за того, что меня могут отругать.
Я просыпаюсь ночью и вижу матовую луну в окне. Но она далеко за окном и настоящая.
Воспользовавшись ванной по другую сторону коридора, я возвращаюсь в спальню Коллин и стою, глядя на телефонный аппарат. Чувствую, что должен кому-то позвонить, но не знаю, кому именно.
Несколькими месяцами раньше мама помогла мне заучить наш домашний номер, все семь цифр, на случай, если я потеряюсь.
Я нахожусь в новом доме дяди Юэна, то есть не потерялся. И однако, у меня складывается впечатление, что мне тут не место, и вообще чувствую себя таким одиноким.
Решив позвонить домой, снимаю трубку. Гудка нет.
Я не боюсь. Спокойствие не покидает меня. Я иду в спальню дяди Юэна и тети Норы. Снимаю трубку с их телефонного аппарата, но гудка нет и там.
Когда начинаю спускаться по лестнице, меня охватывает ожидание какого-то большого открытия, хорошего или плохого, не знаю, но чего-то огромного. Я даже останавливаюсь на лестничной площадке, но потом продолжаю спускаться.
Дом тихий, как беззвучный сон. Никогда еще, бодрствуя, я не сталкивался с такой тишиной.
Телефонный аппарат в гостиной молчит, как и все остальные.
Стоя перед старинными часами, я прихожу к выводу, что обезьяна – не время, как говорил дядя Юэн. Вместо этого обезьяна крадет время.
Ранее мордочка зверька была озорной, ее выражение – игривым. Теперь это обезьяна из других джунглей. Она злобно ухмыляется, а в глазах я вижу угрозу, но не знаю слов, чтобы ее выразить.
Пятясь от часов, мне кажется, что я слышу доносящийся из столовой женский смех. Действительно, это заразительный смех моей матери, но на этот раз он не вызывает у меня даже улыбки.