Беззвёздная дорога
Шрифт:
— А теперь он обитает в Валиноре, — сказал Маэдрос. — Как и ты?
— Да, я обитал там — на Тол Эрессеа, с большинством возвратившихся Изгнанников.
А потом, поскольку Маэдрос, кажется, боялся спрашивать, Фингон начал рассказывать ему разное — о всяких мелких делах, всякие семейные сплетни — про неприятности, в которые в последнее время попадал Аргон, про долгожданную свадьбу Финрода и Амариэ. Говорил он долго. Ему казалось, что ничего не надо утаивать. Истории о доме были чем-то вроде света звёздного фиала: они были всем, что могло поддержать их тут, и было бы глупо отмеривать их, как паёк. И ему казалось нечестным, чтобы у него, Фингона было всего настолько больше, чем у Маэдроса,
Наконец, он больше уже не мог говорить. Маэдрос наклонился, поставив локоть на своё колено, опершись головой на сжатый кулак и поглядел на него.
— Спасибо тебе! — сказал он. — Спасибо тебе! — Он запнулся. — Мои братья…
Фингон знал, что он спросит.
— Пятеро всё ещё в Мандосе, — сказал он. — А Маглор всё ещё бродит в изгнании.
— Но не здесь же, — сказал Маэдрос. Вид его и голос были печальны, но Фингон подумал, что он тоже почувствовал какое-то облегчение. — Изгнанник в Средиземье… ах, и это, наверное, всё тоже из-за меня! Но всё-таки не здесь.
— Даже ты не обязательно должен был здесь оказаться, Маэдрос, — сказал Фингон. — Призыв Мандоса…
— Не обязательно напоминать мне, что я идиот, — сказал Маэдрос резко. Он закрыл глаза. Через какое-то мгновение он сказал жалобным голосом: — И ты здесь — ты! Только не считай меня неблагодарным. Но всё-таки… я довёл тебя до такого!
— Маэдрос… — сказал Фингон, потому что в этом почувствовал жалость к себе. Нет, Маэдрос не заставлял Фингона прийти сюда искать его. Никто не заставлял.
Но Маэдрос ничего не сказал. Его глаза по-прежнему были закрыты, и лоб покоился на сжатом кулаке; он не говорил ни слова. Фингон снова взглянул на провал, но ничего не изменилось. Конечно же, нет — почему бы? Верёвки не было, а другой у него не будет.
Он снова взглянул на Маэдроса. Как же ужасно он изменился — и в то же время как всё это было знакомо. Нет, он совсем не мог сказать, что какой-то безумный, жестокий чужак принял имя и облик того, кого любил Фингон, и совершил столько жутких преступлений. Фингон подумал, что он сам почти убедил себя, что это действительно так — давным-давно, когда он впервые услышал рассказы об этом. Но нет: он любил именно Маэдроса — и это был тот самый Маэдрос, который пал. Это был тот самый Маэдрос, который предал его в Альквалондэ, тот, что приветствовал его на скалах Химринга, целовал его руку на зелёной долине Ард-гален, достал в Дориате из ножен тот меч, что Фингон дал ему. Тот самый Маэдрос, что выбрал путь на Сирион, — в этом не было сомнений после всего, что видел Фингон, зная всё, что он знал о своих кузенах: ему не нужны были эти видения в Пустоте, чтобы понять, что ни Амрас, ни Маглор не выбирали этот злой путь. Именно Маэдрос заставил Маглора продолжать тогда, когда он скорее хотел бы уступить, — и это Маэдрос выбрал пропасть, выбрал пламя и тень, пытаясь, наконец, стать хозяином своего собственного наказания.
И всё-таки это был тот Маэдрос, которого Фингон любил. Он научил Элронда и Элроса владеть мечом, потому что он любил их и боялся, что это понадобится им. Чужак так бы тоже не сделал.
Ему тяжко
Он посмотрел.
И наконец, он нахмурился.
— Маэдрос, — сказал он, — что ты там держишь?
Маэдрос не стал открывать глаз.
— К тебе это не имеет никакого отношения, — сказал он.
Фингон всё смотрел на него. Он не мог не нахмуриться. Хотя Маэдрос сидел тихо, выражение его лица поминутно менялось, и каждый раз морщины боли становились всё глубже. Его кулак сжимался и разжимался, костяшки пальцев снова и снова белели, и эти мелкие движения сопровождались болью на его лице.
— Тебе от этого больно, — сказал Фингон. — Тебе от этого было больно всё время?
— Не надо об этом, — сказал Маэдрос.
— Маэдрос, что это такое? — сказал Фингон. Он ведь был уверен, что это невозможно, но…
— Это действительно Сильмарилл?
Маэдрос коротко, горько рассмеялся — ха!
— Тогда что же это?
— Это не имеет с тобой ничего общего, Фингон, я же сказал, — ответил Маэдрос. — Оставь это. Оставь меня.
Но всё-таки лицо его было исчерчено всё углублявшимися линиями боли.
— Не оставлю, — сказал Фингон. — По крайней мере, покажи мне!
Маэдрос лишь прижал сжатый кулак к груди, и всем телом скорчился ещё больше вокруг него. Это была почти та же самая поза, в которой Фингон нашёл его, когда он был весь покрыт паутиной. Фингон потянулся и Маэдрос отдёрнулся. Фингон не отступил. Он не мог видеть, как Маэдрос так поступает с собой. Он положил руку на сжатый кулак Маэдроса: он хотел осторожно отжать его пальцы. Маэдрос отдёрнулся и яростно посмотрел на него: он занёс руку будто для удара. Фингон изумлённо воззрился на него. Словно из ниоткуда, в глазах Маэдроса вспыхнуло алое пламя.
Маэдрос застыл, когда глаза их встретились. Тут же у него будто всё рухнуло внутри.
— Прости меня, прости меня! — жалобно сказал он. Затем он заморгал, как будто снова ужаленный какой-то невидимой болью.
— Маэдрос, — сказал Фингон, — что же это такое? — Маэдрос сейчас выглядел только несчастным. — Ладно, неважно, — тут же решил Фингон. — Мне всё равно. Только выброси это!
— Я не могу, — сказал Маэдрос.
— Можешь. Конечно, можешь!
— Фингон, я не могу.
— Даже здесь, в Пустоте? — сказал Фингон. — Да какая разница? Где же выбросить что-нибудь, как не здесь?
— Это последнее, что у меня осталось, — сказал Маэдрос. — Это моё. — Огонь в нём замерцал на мгновение, и затем, казалось, разгорелся сильнее. Он стал снова больше похож на прежнего себя, но сейчас смотреть на это было нелегко.
— Оно причиняет тебе боль, — сказал Фингон.
— Но всё-таки оно моё.
— Маэдрос, пожалуйста!
— Нет, — сказал Маэдрос. Он выглядел мрачным. — Прости, Фингон! Но нет.
Фингон снова потянулся, и на этот раз Маэдрос не отшатнулся, не отодвинулся. Фингон мог чувствовать, как в нём нарастает, звеня, напряжение, когда Фингон сжал свои руки вокруг кулака Маэдроса с побелевшими костяшками пальцев. Выражение его лица было очень холодным. Если бы Фингон попытался действовать силой, они, может быть, действительно бы подрались — подумал он. Он не хотел заставлять Маэдроса делать что бы то ни было. Его руки продолжали лежать на его руке; он наклонил голову, положил её на них; потом он поднёс кулак Маэдроса к своим губам и поцеловал костяшки его пальцев.