Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
Шрифт:
И вдруг словно померкло солнце, словно наступила ночь, словно в мире что-то изменилось… Десять грузовых автомашин увозили в неведомое часть нашей крови и плоти — цену той огромной любви, которой мы, люди, любили родную землю. И теперь, мы, матери, жены, отцы, сестры, дети, принесшие эту жертву, толпились у грузовиков, и лишь старик маэстро стоял одиноко, закрыв лицо руками, среди лежавших на зеленой траве инструментов, и плечи у него дрожали.
Машины двинулись.
В тот день впервые увидел я столько испуганных людей со слезами на глазах, впервые увидел плачущую тетю.
День этот
Я лежу с раскрытыми глазами в темной комнате и шепчу:
— Тетя!
— Да?
— Спишь?
— Нет.
— Уехал Датико…
— Все уехали!
— Поедут еще?
— Многие поедут.
— А если Датико не вернется?
— Спи!
— Что, если он не вернется?
— Многие не вернутся…
— А занятия в школе будут?
— Будут…
— А свадьба Жорика завтра будет?
— Будет, все будет!
— Тетя!
— Отстань, Сосойя!
Я засыпаю. На этот раз я не вижу снов.
Xатия
Начало войны прежде всего сказалось на делах нашего магазина. С прилавка исчезли сперва сахар, спички, затем — одно за другим — масло, мыло, соль, керосин, хлеб.
Наконец исчез сам продавец Ласа.
Потом стали зарастать травой кукурузные поля… Перестал вертеться один из трех мельничных жерновов… Кончились дрова, и тетя Матрена попросила меня срубить у нее во дворе дерево с вьющимся по нему «адесой» [15] . Люди забыли про традиционные гулянья и праздники… Опустели лари с мукой, и настал день, когда тетя испекла мчади из непросеянной муки… А спустя месяц нас взбудоражили душераздирающие причитания женщины, и на селе появилась первая вдова в трауре…
15
«Адеса» — сорт винограда.
По утрам не будил сельчан повелительный крик бригадира Датико:
— Выходи, Андройя!
— Не ленись, Эдемика!
— Сосойя, протри глаза!
— Минадора, окати-ка водой своего бездельника!
Теперь каждый день с рассветом на пригорке появлялась бригадир Ксеня и, приставив ко рту руки трубой, начинала вопить на все село:
— Матрена-а-а, хватит спать!
— Машико-о-о, выходи на чай! [16]
— Маргарита-а-а, ступай на ферму!
— Сосойя-а-а, чтоб ты оглох, паршивец!
16
Подразумевается чайная плантация.
— Гера-а-а-сим, у-у-у-у!
На работу звали всех, и на работу выходили все, кто мог работать… Не звали лишь Хатию — дочь Виссариона Шаликашвили. Но в этом не было нужды: Хатия вставала раньше всех. Уложив венцом на голове золотистые косы, она шла на чайную плантацию, громко здоровалась со всеми, становилась в ряд и начинала осторожно срывать нежные побеги, ощупывая каждый из них
Если мы работали на прополке кукурузы, Хатия, став на колени, руками вырывала траву. Или же садилась на краю делянки и молча всматривалась куда-то вдаль, в бескрайнюю синеву неба. И улыбалась огромными голубыми глазами.
Хатия улыбалась всем и всему. Она без слов понимала всех. Она радовалась чужим радостям и переживала чужое горе. Она была удивительно умна и на редкость сообразительна, знала все, что происходило на селе, и умела давать людям советы, всегда добрые, правильные и удачные. И потому все любили Хатию.
Хатия была моей ровесницей. Мы вместе ходили в школу, сидели рядом на задней парте, повторяли хитроумные уравнения, выводимые учителем мелом на доске. Хатия никогда ничего не записывала. Она все запоминала наизусть и считалась лучшей ученицей в нашем шестом классе, лучшей и самой красивой. Хатия никогда не смотрела людям в лицо — взор ее был устремлен в пространство.
Она была от рождения слепой.
Было раннее утро. Я еще нежился в постели, тетя пришивала пуговицу к моей блузке. На балконе послышались шаги. И тут же раздался робкий голос:
— Тетя Кето!
Мы, конечно, сразу же узнали Хатию.
— Входи! — крикнула тетя.
— Доброе утро! — сказала Хатия и стала в дверях.
— Здравствуй, моя девочка! — ответила тетя. — Ты что так рано? Проснулась с первыми петухами, что ли?
— А я и не спала вовсе, тетя Кето…
— Почему же?
— Сосойя здесь?
— Здесь я, чего тебе? Я спать хочу!
— Пусть он встанет и выйдет, тетя Кето!
Тетя удивленно взглянула на меня, потом сказала:
— Вставай, Сосо!
— О-о-о-о, — протянул я недовольно, — самой не спится, так и другим не дает спать… Отвернись!
Хатия улыбнулась и отвернулась.
Я встал, надел штаны, вышел, громко хлопнув дверью, на балкон, так же громко стуча ногами, сделал несколько шагов, потом на цыпочках вернулся к двери и приник к ней ухом.
— Отойди от дверей, Сосойя, я слышу твое дыхание! — крикнула Хатия.
Мне ничего не оставалось, как спуститься во двор.
Спустя несколько минут я вернулся в комнату.
Бледная как полотно, тетя сидела у стола, приложив к вискам ладони и тупо глядя на лежавшую у нее на коленях мою рубашку. За тетей, обняв ее за плечи, стояла Хатия.
— Да ты понимаешь, что говоришь? — прошептала тетя, не поднимая головы.
Хатия не ответила.
— Может ты ошиблась, девочка?
— Нет, тетя Кето, что-что, а голоса наших людей я узнаю точно…
— Нельзя поверить в такое, Хатия! — воскликнула тетя.
— Выйдя с мельницы и поднявшись на горку, я остановилась передохнуть… Послышались шаги, и он спросил: «Кто здесь?» — «Это я, Хатия!» — ответила я. «Что ты шатаешься по ночам!» — проворчал он.
Хатия умолкла.
— А потом? — спросила с нетерпением тетя.
— Я ответила, что для меня ночь и день — все одно, и назвала его по имени. «Что за чепуху ты порешь, — прикрикнул он. — Я Тараси. Тараси Антидзе!»
— А может, это и вправду был Тараси? — в голосе тети прозвучала мольба.