Библиотека мировой литературы для детей, т. 30, кн. 4
Шрифт:
— Чехословакия.
— Вот. И Чехословакия… А кто работает на нас?
— На нас работаем мы! — сказал дядя Герасим.
— Кто «мы»? — переспросил Лукайя.
— Я, ты, он, вот эта золотая девочка — Хатия, вот этот прохвост — Сосойя, бабы наши…
— Вот-вот, бабы, оно и видно по нашим делам! Работяги!.. А Гитлер — у порога! — махнул рукой Лукайя.
— В воскресенье ходила я на базар… — начала Като.
— Было, конечно, полно всего, выбирай что душе угодно! — хмыкнула Агати.
— Да погоди ты! — прикрикнул на нее дядя Герасим. — Ну
— Был там один… — продолжала Като. — Так он рассказывал…
— Что же он рассказал?
— Оказывается, Гитлер выдумал новое оружие: за десять верст кругом сжигает все…
— Кто сказал это? — спросила Маргарита.
— Этот самый… Министр Гитлера… Как его?
— Геббельс?
— Да. Геббельс, чтоб ему околеть!..
— А что еще?
— А еще говорил, оказывается, этот… Фамилия у него вроде нашего Рубена Трапаидзе…
— Риббентроп?
— Он самый, пропади он пропадом! Мы, мол, будем кормить вас белым хлебом и маслом… И никого, мол, трогать не собираемся, кроме коммунистов.
— И что ты ему сказала? — спросила Ксеня.
— Кому, Риббентропу?
— Дура! Не Риббентропу, а тому мерзавцу, который плел эту околесицу и которого ты слушала развесив уши!
— А что я должна была говорить! Весь народ затаив дыхание слушал его, а когда он закончил речь и обещал, что людоеда Гитлера скоро повесят вниз головой, хлопали так, думала, обрушится небо!
— Слушай, где же ты была? — спросила удивленная Ксеня.
— Как где? На базаре. А потом там состоялся митинг, этот самый мужчина выступил на митинге!
— Тьфу ты, рассказать и то толком не можешь! — махнула рукой Ксеня.
— Кето, ты женщина образованная. Растолкуй нам, что же такое происходит? — попросил тетю Виссарион.
— Что вам сказать, Виссарион… Происходят неприятные вещи… Но ничего! Скоро наступит зима, и тогда Гитлеру придется туго, как Наполеону…
— А как по-твоему: зимой нам будет теплее? — спросил Лукайя.
— Нет, теплее нам не будет, но Гитлер не готов к зиме!
— А ты почем знаешь?
— Он надеялся закончить войну до наступления зимы, потому и не подготовился к ней.
— А что ему мешает подготовиться сейчас?
— Уже поздно, Лукайя!
— А если он пожалует сюда до наступления зимы? Куда ты тогда денешься? — не отставал Лукайя.
— Мы не должны допустить этого!
— Кто это «мы»? Ты да я?
— И я, и ты!
— Да кто его остановит? Видишь, он берет город за городом!
— Должны остановить!
— Ну давай, давай! Останавливай! — осклабился Лукайя.
— Да что это ты, проклятый старик, раскаркался?! — вскочила Ксеня. — Ежели стать так да сложить руки — конечно же, быть беде!
— Чего ты орешь, баба? А я о чем толкую? Как бы не быть беде, вот что меня пугает!
— Смотри у меня, Лукайя! Вырву я твой язык! — пригрозила Ксеня.
— Да что говорить с тобой! Баба есть баба…
Лукайя опять свернул цигарку.
— Ладно, я баба… А ты? Ведь ты мужчина?.. Ах да ох! Заладил одно и то же… Ты как думаешь, Коция-почтальон
— Получила, Ксеня, позавчера получила.
— И еще получишь!
— Что он пишет? — спросил Лука.
— Сидим, говорит, в окопах… Стреляем… Если, говорит, запоздает письмо, не волнуйтесь…
— А что еще?
Маргарита покраснела.
— Да говори, чего там!
— Если, мол, родится мальчик, назови его моим именем…
— Вот и назови! Если даже родится девочка, и ее назови по батьке! — посоветовал Виссарион.
— А от моего мальчика нет и нет ничего! — вздохнул Лука.
— Получишь, Лукайя, не волнуйся! — сказал дядя Герасим.
— Когда же?
— Получишь, говорю тебе! Пришло ведь письмо от моего мальчика! Придет и от твоего! Так, Сосойя?
— Конечно! — улыбнулся я.
— Мда-а-а… Не так уж страшен черт… — начал Виссарион Шаликашвили. — Сидим мы здесь, как в норе, не видим ничего дальше своего носа и пищим… А вы подумали о том, сколько Виссарионов и Ксений мотыжат поля в нашей стране? Сыновья скольких Герасимов и Лукайев держат в руках винтовки? Сколько бегают Хатий и Сосойев? Вы думали о том, как велика наша земля? Кто такой Гитлер, чтобы одолеть нас? Да у него ведь не хватит крови, не хватит сил для этого! — Виссарион уперся в колени огромными жилистыми, мозолистыми руками, встал, выпрямился во весь рост, окинул взглядом раскинувшиеся внизу поля. — Вон, взгляните на нее! Земля родная! Наша земля!.. Коротки руки у Гитлера, скажу я вам, коротки!..
Необозримая долина под нами дышала паром земли и белоснежными дымками, поднимавшимися над крестьянскими домами. По долине полнокровной артерией текла Супса. Вобрав в себя всю пролитую людьми кровь и пот, она щедро поливала ими землю, поила почву, катила свои волны все дальше и дальше и наконец вливалась в море неиссякаемым, неисчерпаемым жизненным потоком.
Отсюда, с крохотного клочка земли на склоне горы, напоминавшего узкую бойницу в огромной крепостной стене, я взирал на бескрайние просторы и чувствовал, что за доступным моему глазу горизонтом лежат другие, такие же безбрежные земли, за ними — новые, другие за ними — еще и еще, и так без конца, и что все это — моя, родная земля, и что золотой диск солнца, льющий на землю животворящие лучи, — это моя жизнь, мое счастье, и что нет и не может быть на свете силы, способной отнять у меня эту землю, это солнце, это счастье, эту жизнь…
Люди, окружавшие меня, смотрели туда же, на лежавшие под нами поля, и молчали. И я знал, каждый из них — Герасим и Виссарион, Ксеня и Лука, тетя Кето и Маргарита, — каждый из них думал так, как думал я. И стоящая рядом со мной улыбавшаяся Хатия думала и видела то, что думал и видел я…
…Солнце медленно садилось за долиной Супсы. Утомленные за день люди вместе с блеявшим стадом возвращались по домам.
В ту ночь село еще раз всколыхнули раздавшиеся вдруг крик и вопли. Мы с тетей выскочили на дорогу. Со всех сторон бежали перепуганные соседи.