Библиотека
Шрифт:
Страдалец обернулся на голос, сделал рукой предостерегающий жест. Его ещё раз дёрнуло, затем спазмы прекратились. Сосед вернулся на скамейку, вытирая лицо платком. Сам весь в черном, а платок кипенно-белый. И не воняет от него. Ещё этот плащ не по погоде.
– Вам нездоровится?
– переспросил я.
Мужчина с интересом глянул на меня. При этом морщинки у его глаз резко обозначились, серьёзно прибавляя возраст их обладателю.
– Какие вы смешные, люди, - неожиданно произнёс он, - Друг к другу обращаетесь на "Вы", а к Богу на "ты". "И оставь нам долги наши,
– А Вы? ... А ты..., - поправился я, - Ты кто? Не человек что ли?
– Я?
– Он чуть помедлил, как бы подбирая слова, - Я - просто Собиратель осколков.
– Каких осколков?
Сосед улыбнулся. Наверное, вид мой сейчас откровенно глупый.
– Осколков памяти, - вздохнул он.
– Память всегда состоит из осколков.
– Как это?
Мужчина полез в сумку, выудил оттуда осколок зеркала, протянул мне. Я взглянул в осколок. Как ожгло. Из зеркального кусочка на меня глядели грустные глаза ребёнка. Одно дело видеть горе взрослого, другое - малыша.
Над ухом произнесли:
– Это глаза девочки, что до тебя сидела здесь с папой. С "воскресным" папой, - добавил сосед, - Отец немного погулял с ней, немного побаловал и ему опять уходить в другую семью. А ей оставаться.
– И зачем это ... тебе?
Сосед пожал плечами:
– Мне лично это не нужно. Это моя работа - собирать осколки.
– А для чего собирать их?
– не понимал я.
– Память - самое страшное наказание. Память и Совесть. Вы, люди грешите, а мы за вами собираем осколки-воспоминания.
– Зачем?
– Ты веришь, что в аду души жарят на сковородках?
– Усмехнулся сосед.
Теперь уже я недоумённо пожал плечами:
– Принято так считать.
– А сам-то как думаешь? Бестелесную душу и на сковородке!? Мучения там, - сосед неопределённо указал рукой куда-то в небо, - Это вновь и вновь сожалеть о своих ошибках, о вольной или невольной подлости, о малодушии, переживать самому нанесённые тобой обиды. Там, - сосед вновь указал на небо, - совесть не заглушить пьянством и оправдываться не перед кем. Твои осколки и перебирать их тебе. И так постоянно, изо дня в день, из года в год, без выходных, до кровавых слёз, до блевоты.
– Как только что у тебя?
– Издержки профессии, - Сосед вновь промокнул лицо платком, - С утра нахватался негатива. Чужие эмоции, а переживаешь словно свои. Никак не могу привыкнуть. Чёртова работа, чёртова судьба. Кстати, тебя такая же ждёт.
– Меня? Собирателем быть?
– А кому же ещё? Ты ведь писатель.
– И что из того, - скромничаю.
Оно конечно приятно, когда безвестного бумагомараку называют писателем.
– Не обязательно получить признание, чтобы стать Собирателем, - прочитал мои мысли сосед, - Ты ведь видишь меня. Другим этого не дано. Свой крест Собирателя несут те, кто способен пропускать через себя чужие чувства. Потому к нам больше всего приходят из писателей. Только не обольщайся. Ходить в Собирателях не благо. Чужие грехи покоя не дают и своих никто не отменял. Душа на разрыв, сам видел.
"О
– Тебе ещё долго жить, - оборвал мои страшные догадки Собиратель, - Тебе ещё совершать и совершать ошибки. И расплачиваться за них. А мне пора.
Он начал терять очертания, расплываться и вдруг исчез. Бабочка перед моим лицом замахала крыльями, забрала вверх и улетела. Осколок зеркала в моих руках напомнил о себе острыми краями. Детские глаза, исполненные тоской, продолжали глядеть с него. Изображение стало тускнеть, растворяясь в глади стекла. Также обиды детей тонут в рационализме взрослых. "Не забыть записать эту мысль", - подмигнул я уже своему изображению в осколке.
Как ни хорохорься, а настроение уже не то. Нет, не из-за откровения Собирателя, от судьбы не уйдешь. Глаза девочки не отпускали. И застывший в них вопрос: "Почему, папа?". Воскресный папа! Ловлю себя на мысли, что сам в шаге от этого. Уж больно сладка подружка, что занимала все мои помыслы последнее время. Чтобы потом мне вложили в руки осколок зеркала-памяти с глазами моей дочери?
Не глядя, достаю мобильник, набираю знакомый номер.
– Я уже скоро, - слышу в трубке игривый голосок.
Сбивчиво лепечу:
– Прости, срочные дела образовались. Сегодня никак не могу. Извини, прости, - и отключаю телефон.
Быстрей отсюда, чтобы не объясняться глаза в глаза. Сейчас просто не время. Потом, как-нибудь потом. Спешу через другой выход из парка. Пусть дальше, но чтоб наверняка не встретиться. Бегу. Спасаюсь? Наверное - да.
ПРАВО НА ВЫСТРЕЛ
– Спи, спи, моя милая, - тихонько шепчу жене.
Воспалённые веки её раз, раз... раз, слипаются. Она выпускает мою руку, измождённое лицо её с облегчением расслабляется. Запредельная доза болеутоляющего наконец-то подействовала.
– Вот и хорошо, спи.
Перевожу взгляд на револьвер в моей руке. Револьвер старый, отцовский, один из самых надёжных моделей. Таким он и должен быть, чтоб без осечки. Осечку потом доказывай. Кладу его на тумбочку у изголовья кровати рядом с красным яблоком. Знатный получился натюрморт: вазочка с цветами, стакан с водой, яблоко и револьвер с одним патроном.
Больше патронов и не нужно, достаточно одного. Да у меня больше и нет. Один единственный. Выдали мне его 25 лет назад, как и каждому у нас по достижении тридцатилетнего возраста. Имя владельца выбито на пуле с четырех сторон. Случись экспертизе, оно должно читаться.