Библиотекарь

Шульц Гектор

В ней рассказывались удивительные вещи о тех людях из моего мира, которые придумывали «кроссоверы». Этим термином автор книги называл не только людей, которые смешивали существ из двух разных вселенных, но и людей, которые меняли вселенные и персонажей в них обитавших так, как хочется им.

Почти вся книга представляла собой аккуратную таблицу из трех столбцов. «Имя автора», «Произведение» и «Результат». Прищурившись, я быстро метнул взгляд на зевающего Колобка, который сопровождал меня всюду, и перешел к оглавлению.

К моему удивлению, в книге действительно хранилась информация о том человеке, который придумал альтернативного уродца.

«Гомункул волшебный, созданный с помощью неизвестной субстанции, набранной дедом и бабкой по сусекам. Кардинальные отличия от каноничной версии – грубиян, хаотически-нейтрален, эмоционально неустойчив. Питает нездоровую тягу к галлюциногенным веществам, запрещенным Императорским двором. Литературный образ создан в апреле две тысячи пятого года в человеческом мире».

— Я пишу эту книгу, — от раздавшегося в тишине голоса Мортимера, я испуганно подпрыгнул и свалился на пол, под непрекращающийся хохот волшебного зеркала. Даже Изабелла не сдержала улыбки, наблюдая за моим шикарным кульбитом. Колдун усмехнулся и протянул мне руку. – Прости. Не хотел тебя напугать, Тимофей.

— Прощаю, — кивнул я, краснея так, словно мне в родню затесался зад шимпанзе. – Получается, что ты ведешь учет всех отклонений, которые встречаются у сказочных созданий?

— Да.

— Зачем? Любовь к информации?

— Не только это, — ответил Мортимер, присаживаясь рядом и поднимая с пола книгу. – Мой преемник должен будет знать, с чего и откуда все пошло.

— Разве это можно изменить? К примеру, Колобка, — спросил я, посмотрев перед этим на круглого уродца, рассекающего вдоль стеллажей с радостным визгом.

— Вполне возможно. Я пока работаю над этим. Сказочные существа меняются лишь тогда, когда некий человек хочет этого. Понимаешь?

— Ага. Некий идиот ужрался вина и придумал историю о том, как Колобок вылупляется из дерьма лисы, ругается матом и жрет мухоморы?

— Верно, — улыбнулся колдун.

— А каноничный образ тоже меняется?

— Нет. Помнишь, я рассказывал тебе о бесконечном множестве миров, включая непроработанные вселенные?

— Помню. Стало быть, оригинальный Колобок обитает в другом мире и вынужден раз за разом попадать лисе на зуб?

— Именно, Тимофей. А его копия, которая живет в этом мире, меняется под воздействием пера того или иного автора.

— То есть, если какой-нибудь автор решит выставить Колобка людоедом, то каноничное создание останется нетронутым, чего нельзя сказать об этой копии? – я ткнул пальцем в уродца, который набегавшись, задремал возле моей ноги, не обращая внимания на ученые диспуты.

— Да. Этот Колобок познает тягу к людскому мясу и перестанет быть хаотически нейтральным. Хотя, он запросто может им остаться, если

автор, приписавший ему людоедство, решит не трогать его нынешний образ.

— Шикарно, — вздохнул я. – Бедные создания зависят от больной воли ублюдочных авторов.

— Метко пизданул, Тимка, — встряло волшебное зеркало, тоже внимательно прислушивающееся к беседе. – Только не «ублюдочных авторов», а «мразот ебаных». Так куда красочнее и правдивее. Меня вон тоже изменили, но мне даже по нраву.

— Не всегда изменения идут во вред сказочным созданиям, — кивнул Мортимер и, щелкнув пальцами, сотворил в воздухе небольшой поднос с двумя белыми чашками на нем. – Чаю?

— Если можно, то кофе, — благодарно хмыкнул я. Старик на минуту задумался, а потом протянул мне чашку, от которой вкусно пахло сваренным кофе.- Спасибо, Мортимер. Трудно быть кофеманом.

— Охотно тебе верю, мой мальчик. Я долго обходился без нежно мной любимого чая, а теперь попросту не могу напиться, — улыбнулся колдун, делая аккуратный глоточек.

— Прости, Мортимер. А что тогда с Гензелем и Гретель? Зеркало сказало, что они всегда такими и были. Они уничтожили ведьму и принялись разбойничать.

— Ах, да, — помрачнел колдун, возвращаясь к разговору. – С ними все не так просто. Понимаешь, их такими задумали сами создатели.

— Братья Гримм?

— Они самые, Тимофей. Ты разве не замечал, как жестоки их сказки?

— Замечал. Порой уснуть не мог. Мне все снилась злая мачеха, которую заставили плясать в раскаленных башмаках на свадебном балу Белоснежки.

— Вот. Насколько мне известно, Гензель и Гретель стали такими в воображении Якоба, в первоначальной версии.

— Почему тогда именно эта версия получила жизнь, а не та, что была в каноничной сказке?

— Чем сильнее воля автора, тем реальнее его произведение. Даже написав ту версию сказки, которую все знают, Якоб до конца придерживался первой версии, в которой брат с сестрой были не милыми и наивными детьми, а жестокими созданиями, черпающими вдохновение в муках других. Конечно, в одном из миров живут каноничные герои этой сказки, но жизнь получила более злая версия одного из братьев. Именно злая версия эволюционировала в то, что ты видел. Гензель и Гретель стали разбойниками. С Белоснежкой все по-другому.

— Да, я знаю. Довелось пообщаться, — хмыкнул я, отпивая кофе.

— Хуй знает эту бабу. Запросто могла бы тебе горло вскрыть, а меня заставить показывать ей блядосериалы, — буркнула морда, появившись на зеркальной поверхности.

— Значительную долю в ее изменение внес один польский автор, прославившийся историями о ведьмаке Геральте, — закончил я. Колдун кивнул и, щелкнув пальцами, вновь наполнил стаканы чаем и кофе. – Спасибо, Мортимер.

— Пожалуйста, мой мальчик. Это меньшее, что я могу сделать.