Бифуркатор

Белов Алекс Владимирович

Помните, я сказал, что август ворвался в мою жизнь ассиметричным монстром...

***

В здании с юридической компанией, которую в тот день посещала тётя Марина, находилась туристическая фирма "Горячие Туры", которая, конечно же, зарабатывала в разы больше денег, нежели любой другой кооператив, располагающийся в трёхэтажной коробке из обшарпанного кирпича. В связи с внушающими откатами, турфирма могла позволить себе повесить над главным входом вывеску своей компании. Почти девяносто килограммов пластика и железа оповещали каждого прохожего вульгарно кричащими

буквами: ГОРЯЧИЕ ТУРЫ.

В тот день цепь, поддерживающая один из краёв вывески, лопнула, и громадина понес-лась вниз по всем правилам математического маятника. На другом конце амплитуды стояла тётя Марина. Вывеска ударила по лицу, прямо в переносицу. Стоит ли говорить, что почти десять центнеров раскололи череп мамы Стёпки. Нет, совсем не так, как сразу представляется, словно арбуз, упавший на асфальт. Удар спровоцировал нехилую и смертельную трещину.

Я бы мог пропустить дни смерти тёти Марины, но в моей историю они сыграли немало-важную роль.

Первого августа, когда я отправился в больницу, в женщине ещё теплилась жизнь. Впрочем, умрёт она только третьего, всё оставшееся время промучается почти не приходя в себя.

Об инциденте я узнал у Серого. Встретил последнего в слезах на пороге дома. Он, наре-зая нервные круги на крыльце, рассказал о случившемся в двух словах и заметил, что Стёпка с отцом сейчас в больнице.

Я прямиком направляюсь туда. В дороге, несмотря на новое свалившееся горе, отмечаю отсутствие пустоты. Наконец-то я принял смерть Андрюшки как данное, и теперь меня волнуют какие-то вещи кроме.

И потом случилось это. Может быть, видение являлось знаком, может, я сам себя накру-тил. Узнав в приёмном покое номер палаты Марины Герундовой, я поднимаюсь на второй этаж. В отделении для особо тяжёлых пациентов в передних стенах каждой палаты зияет пластиковое окно, чтобы медсёстрам удобнее наблюдать за состоянием пациентов и успеть заметить что-то необычное.

Издали, с другого конца коридора узнаю силуэт Стёпки. Приближаюсь к нему; гладкий, словно каток, пол съедает звук моих шагов. Я уже в десяти метрах от друга, который стоит у палаты и смотрит на папу и маму за стеклом, а потом...

Я тоже перебрасываю взгляд на тётю Марину, и меня ударяет. Серьёзно, боль пронзает мою голову молнией. Там, на кровати, закутанная в белое одеяло лежит женщина с перемотанной бинтами головой. И если бы совсем без лица, как Слендермен, но у тёти Марины оставлен только рот. Как будто вот именно этого мне не хватает для полного образа.

(...полного образа чего...)

Белое пятно головы с губами и... серыми грязными клыками!

А потом Стёпка замечает моё отражение и оборачивается. Я смотрю на него и ещё не могу прийти в себя. Пот течёт по спине, дыхание дрожит. Стёпка держится молодцом, пока не видит меня. Осунувшиеся глаза под очками начинают моргать, губы трясутся.

– Всё... мы... выберемся, - лепечу я.

А потом Стёпка плачет, подходит ко мне и обнимает. Я стою столбом и смотрю на белую голову с красным ртом...

Я на время теряю друга, и ко мне возвращается сонная пустота.

Кровать Андрюшки снова напоминает о младшем брате. Ловлю себя на автоматических движениях, когда поворачиваешь голову от компьютера, чтобы поделиться с мелким интересной новостью, обязательно ехидно назвав Андрюшку опарышем.

Второго августа мы коротко беседуем со Стёпкой. А третьего я лежу на бескрайней Красной Площади, смотрю в потолок, серый, как и моя нынешняя жизнь, а потом звонит телефон, зажатый в руке. Стёпка. Я уже не жду хороших новостей, костлявые ангелы удачи умерли, счастья не осталось. Я могу сказать только одно слово:

– Алло.

Булькающий голос Стёпки задыхается и плачет, я даже не удивляюсь этому.

– Она умерла...
– захлёбывается он.
– Представляешь... моя мама умерла...

Молчу, единственные слова, вертящиеся в голове: я знал, что так всё получится, - я не могу произнести Стёпке. Тот ждёт некоторое время и связь обрывается. Уставшая рука бессильно падает на кровать, но пальцы сжимают корпус телефона до мертвецкой белиз-ны в костяшках. На некоторое время Стёпка, как и я, выбивается из реальности.

****

Как ни прискорбно, я теряю и Веронику. Она укатывает вместе с родителями на море. Я получаю только СМС. Тон текста сдержанный, как бы утверждает, что хозяйка ещё помнит о моей недавней утрате, но то тут, то там сквозит веселье. Особенно оно сверкает как искорки в словах: постоянное солнце, песок, сёрфинг.

Я перечитываю СМС со всё той же пустотой. Ещё один человек исчезает из моей жизни. Чёрт, а что если завтра пропадут все, я буду видеть только затылки, а мама с папой решат сдать меня в интернат?

Чушь, но я на грани нервного срыва.

Четвёртого числа Герундовы хоронят члена семьи, и на похороны мы не пошли. Мать с отцом рассуждали так: мы же не родственники. Но я в тот день залез на ворота и ждал, как раз неподалёку от того места, где Андрюшка мотал своим достоинством. Когда похоронная процессия скрывается за поворотом, я спешу на местное кладбище через лесопосадку.

Группу людей в чёрном я замечаю сразу. В серых облаках, закрывших солнце, даже трава кажется чёрно-белой. Я вижу Стёпку. Он стоит боком ко мне, с краю всей толпы, притаился по правую руку от плачущего Серого. Отец же Стёпки рыдал, словно ребёнок. Холодный молчаливый мужчина превратился в первоклассника. Смерть способна поменять всех.

В какой-то момент, после спуска гроба, Стёпка вдруг начинает оглядывать природу, может он пытается отвлечься, не смотреть в зияющую яму, которая однажды засосёт и его. И тогда наши взгляды встречаются.

Стёпка не плачет, но в серости дня лицо друга всё равно что гримаса призрака. Жив только взгляд, окружённый толстой оправой очков. Стёпка приподнимает левую руку с двумя оттопыренными пальцами. Здоровается. Я растерянно машу рукой в ответ, и потом меня охватывает дикий страх. Страх перед этим чёртовым подземным миром, который когда-то придёт и за мной, и не обязательно в старости. Андрюхе было всего десять, маме Стёпке пошёл четвёртый десяток.