Бифуркатор

Белов Алекс Владимирович

– Ты говоришь, что в тот день, двадцать третьего июля, Андрюха и правда предсказывал твои шаги? И это не шутки?

– Ну...
– я задумываюсь. Как давно это было, вечность назад.
– Помню, что про пасту он сказал. Перечислил продукты, которые мама купит, да и всё. Но он и ошибся.

Стёпка хмурится и на долю секунды перестаёт резать помидор. Задумчивый взгляд ко-сится в мою сторону.

– Он сказал, что утром, когда я буду делать яичницу, мне попадёт тухлое яйцо, но так не оказалось.

Дольки томата

снова зашлёпали на сковородку.

– Да, помню. Ты задумался?
– спрашивает Стёпка.

– Задумался о чём?

– Когда начал делать яичницу, ты подумал, о том, какие яйца взять?

Я теряюсь.

– Да не помню как-то. Может, и задумывался.

Отбросив половинку томата на полку, Стёпка достал из холодильника два яйца. Внима-тельно посмотрел на них и прищурился:

– Надеюсь, они не протухшие.

– Слушай, ты и правда мне яичницу делаешь?!
– едва сдерживая смех, восклицаю я.

Стёпка смотрит на меня по-взрослому, до жути серьёзно.

– А что, не похоже?
– хмурится он, а потом разбивает яйцо на сковородку.
– Предпочитаешь глазунью или болтанку?

– Глазунью, - всё ещё усмехаюсь я, но шутки исчезли, и в сердце тлело лишь умиление. Не, ну правда, Стёпка поразил меня заботой и домовитостью.

– Ночью Андрюха сказал, что мы все проживаем двадцать третье июля уже в двадцать третий раз, но мы ничего не помним, просыпаясь каждое новое утро, а он помнит, так?

– Ну... вероятно. Я уже плохо помню.

Стёпка заводит глаза.

– Даже я помню почти наизусть каждое твоё слово.

– Да ну тебя. Я тогда думал, что мелкий просто стебётся.

– Кстати, зря, - опять хмурится Стёпка.

– Где он, тогда?
– жму плечами я.
– Инопланетяне? Правительственные организации вы-крали?

В воздухе сверкает тарелка, Стёпка ловко швыряет её на стол передо мной и снимает сковороду с плиты. Яичница легко соскальзывает в тарелку с тефлоновой сковороды.

– Ешь, - кидает Стёпка и заливает сковороду водой.

– А ты?

– Я только что поел.

Я достаю из ящика стола нож и вилку, аромат жареных яиц переполняет возбуждённый мозг счастьем. А ещё, Стёпка теперь мой друг. Навеки!

– Спасибо тебе большое. Не ел яичницу как раз с двадцать третьего июля. Мать перестала готовить, а я боюсь теперь даже спускаться.

Я приступаю к еде, а Стёпка тем временем тщательно вытирает руки о полотенце.

– Что, так всё плохо?
– хмурится он.

– Ещё как, - киваю.
– Вчера из холодильника выкинул приличный кусок колбасы. Такой замшелый, что опарыши бы отравились. Лежит там, похоже, с двадцать третьего.

Стёпка вздыхает, достаёт из холодильника коробку грушевого сока и ставит передо мной, а потом добавляет пустой стакан.

– Ну ты прямо как моя мама, - усмехаюсь, а друг садится напротив и снова обнимает бокал чая.
– Так что же с Андрюхой?

Ты точно знаешь, где он?
– спрашиваю я, наливая сок в стакан.

– Ага, - кивает Стёпка.
– Он застрял в двадцать третьем июле.

**

Я замираю. В одной руке - сок, в другой - крышка от него.

– То есть, как застрял?
– растерянно гляжу на друга.

– Ну как в тех самых фильмах, которые ты ему в пример приводил, - отвечает Стёпка.
– Только... представь, что главный герой не застрявший, а те, кто ушёл по времени дальше.

Крышку я закручиваю словно во сне. Стёпка выглядит слишком серьёзным, чтобы шу-тить.

– Подожди, то есть как? Что он там сейчас делает?

– Не может вырваться, - пожимает плечами Стёпка и отхлёбывает чай.
– Понимаешь, он дал сбой в системе. Мы проходили двадцать третьей по кругу и ничего не замечали, а он вот такой особенный. Думаю, на двадцать четвёртый раз мы вырвались из петли времени и начали жить дальше, а Андрюха остался. Может даже то, что он тебе признался, и стало толчком к нашему выходу.

Я продолжаю есть яичницу, но уже медленно. Взгляд Стёпки каменный и какой-то испытывающий. Будто он вот-вот сейчас рассмеётся и воскликнет: И ты в это веришь???

Но Стёпка молчал. Поэтому вопрос задал я:

– И ты в это веришь?

– Когда все теории отброшены и остаётся одна, она и будет верной. Шерлок Холмс, - от-ветил Стёпка.

– Не знаю, - говорю я с набитым ртом.
– В то, что Андрюшка утонул в Заводи мне верится больше.

– Если бы, - кивает Стёпка.
– Но как тогда объяснить его странное поведение двадцать третьего?

– Ну... блин...

– С ним раньше такое было?

– Вообще-то нет, - хмурюсь я.
– В тот день он будто с цепи сорвался. Как будто сразу ши-зофренией заболел.

– Вот видишь, - пожимает плечами Стёпка.
– Такое не бывает, чтобы нормальный пацан десяти лет просыпался утром ни с того ни с сего психом. Да, люди сходят с ума и в более раннем возрасте, но процесс-то это длительный. Нужны мотивы, внутренние конфликты, а насколько я помню, двадцать второго Андрюха был самым обычным мелким пацаном. Бе-сился, игрался, как и всегда.

Я поражаюсь, как невероятная теория может стать истиной, если её подкрепить логикой, но чёрт! Такого ж не бывает!

– И что Андрюшка сейчас делает в двадцать третьем?
– спрашиваю.
– Если мы все здесь!

– Я думаю, он там застрял как в кино, - отвечает Стёпка.
– Существует много теорий вре-мени. В частности, к нашей ситуации подходит теория гласящая, что мы прописываем бу-дущее, а прошлое остаётся кинолентой. По сути, если бы мы с тобой сейчас изобрели очки путешественника во времени, мы могли бы пройти назад и снова промотать двадцать третье июля. Только там уже живём не мы, а как бы... наши персонажи просто. Ну понимаешь.