Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Да пойми ты, старик, — устало настаивал один из особистов, — враг настолько коварен, что может прикинуться кем угодно. Да еще так это повернет, что любая публика поверит!
— Э, нет, — не соглашался Илларион, — уж я-то довольно пожил и хорошо различаю, где попавший в беду друг, а где Иуда…
Отца Иллариона и Акимушку отпустили на третий день — как только Московская епархия ответила на запрос особого отдела и подтвердила личность настоятеля.
Меньше всего вопросов у контрразведки возникло к Ивану Сермягину. С ним все было ясно:
Тяжелее других пришлось Якову Чернову. По сути, его история выглядела правдивой, но для властей и карательных служб люди без документов и с сомнительной биографией во все времена выглядели потенциальными предателями. После трех дней допросов цыгана Якова отправили в спецлагерь, где проходили проверку военнопленные и окруженцы.
Война закружила, разбросала этих людей по разным уголкам большой страны.
Отец Илларион с Акимом после освобождения подались в Москву. Получив в епархии новое назначение, осели в Челобитьеве.
Иван Сермягин поначалу лечился в госпитале под Вязьмой. Однако после начавшегося немецкого наступления в октябре сорок первого его, как и многих других раненых, отправили в эвакогоспиталь, расположенный глубоко в тылу.
Яков пробыл в спецлагере около года. Выйдя на свободу, он продолжил поиски своей семьи и бежавшего из Смоленска табора. Помогли слухи и добрые люди — табор он отыскал в двухстах километрах восточнее Москвы, у муромских болот. А вот следов семьи так и не нашел. Молодая жена Богдана и две славные дочурки словно канули в воду…
Москва
Август 1945 года
Легковых служебных автомобилей, как назло, в наличии не оказалось. Пришлось загружаться в старенький автобус и трястись в сторону московской окраины.
— Давай, Федор Пантелеевич! Разгони свою колымагу! — стоял рядом с водителем Егоров. — Человек хороший в опасности и дело важное выгорает!
— Стараюсь, Вася, стараюсь, — крутил баранку пожилой водитель. И высунувшись в открытое окно, прикрикивал: — Ну, куда прешь под колеса?! Али не видишь, по срочному еду!..
Он выжимал из двигателя все, на что тот был способен. Когда автобус подрулил к южным воротам больничного городка, из-под капота уже вырывались клубы пара.
Сыщики группы Старцева высыпали на тротуар и бросились к инфекционному отделению. Надежда на чудо еще не покидала их. Во-первых, не исключалась ошибка, и Олесь мог принять нормального сотрудника отдела охраны за полицая. Мало ли на свете похожих людей? Во-вторых, по утрам в лечебных заведениях, как правило, царит суматоха: планерки, пятиминутки, совещания, обходы, процедуры. Такого, чтобы коридоры пустовали, не бывает. Ближе к обеду суета обычно затихает.
Сейчас не то время, чтобы злодей мог начать действовать. Впрочем, о плохом никто думать не хотел.
Старое
Перепрыгнув сразу через несколько ступенек каменного крыльца, Егоров ворвался в фойе и на бегу показал сидевшей в регистратуре седой женщине удостоверение. Бежавший следом Бойко прижал указательный палец к губам и недвусмысленно приказал ей помалкивать. Толпившиеся внизу пациенты расступались, пропуская спешащих мужчин к ведущей наверх лестнице.
Егоров первым преодолел два лестничных марша и с пистолетом в руке ворвался в коридор. Не отставал от него и Бойко, знавший охранника в лицо.
Коридор был довольно длинным. По обе стороны находились кабинеты. На стульях в коридоре ожидали несколько человек.
— Где ее кабинет? — негромко спросил Василий.
— Последний, — показал Олесь.
— Ким, Горшеня, останьтесь у лестницы, — приказал Егоров. — Баранец, к торцевому окну.
Сам же, не замедляя шага, приблизился к кабинету и рванул на себя дверь.
В кабинете было пусто.
— Видать, куда-то вышла, — посетовала сидевшая напротив кабинета бабушка. — Уже пять минут жду, а ее все нет…
— И этого на месте нет, — тихо оповестил Бойко.
В коридоре действительно сидела одна старушка, а чуть ближе к лестнице — молодая женщина с мальчиком лет пяти. «Сотрудника из отдела охраны» не было.
— Да-а, тяжко вам пришлось. Через линию фронта, да еще с раненым бойцом, — покачал головой Старцев. — Мы вон с Александром в одной разведывательной роте воевали и к фрицам в тыл частенько ходили. Так вот что я скажу: самое сложное — это через линию фронта перемахнуть. Когда она позади — считай, полдела сделано.
Васильков добавил:
— А другая половина — пройти через нее в обратном направлении, когда приказ исполнишь…
Все трое сидели посреди леса на травяном бугорке. Аким посередине, Старцев слева, Васильков справа. Рядом с послушником лежал газетный кулек с парой яиц и куском хлеба. В приямке перед бугорком чернело кострище. В нем послушник вечерами запекал картошку, а ночью спал возле затухавших углей. Тут же была аккуратно расстелена старая солдатская шинель, у ближайшего пня валялись лопатка, топорик и нарубленные сухие поленца.
— Да ты поешь, Акимушка. — Александр пододвинул к нему кулек. — Это же Иван Харитонович вчера для тебя на могилке оставил. Ты видел его?
— Видел. Из кустов наблюдал, — кивнул тот. И протяжно вздохнул: — А вот похороны проспал. До этого всю ночь ворочался, вспоминал отца Иллариона, плакал. А под утро в такой глубокий сон провалился, что очнулся лишь к вечеру, когда уже все разошлись.
Он взял хлеб, отломил маленький кусочек, положил в рот и стал медленно жевать.
— Слушай, Аким, а как же цыган Яков узнал, где вы живете? — поинтересовался Старцев. — Из лагеря он вышел в сорок втором году, дальше, судя по твоему рассказу, искал семью и табор.