Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Благодарю за сигнал, Софья Ивановна. Разберемся. А сейчас домой пора, мамы беспокоятся.
И сообразил: да, ему до человека еще долго эволюционировать. Наташка, запаниковав, покосилась в темное окно, сверкая белками, Сонька хотя и держалась, но чуть побледнела. Акимов вздохнул:
— Понял я, понял. Тут посидите. Сейчас по домом разведем.
Глава 6
— Как у тебя дела? Что там? — спросил почему-то шепотом Сорокин.
Акимов кратко изложил услышанное. Капитан, сняв очки, протер
— Каков винегрет. Поступим так: разведи гулен по домам, а я к «Родине».
— Может, вы их отведете, а я сгоняю?
— Нет-нет. Пойдут толки. Девчонки домой возвращаются, в провожатых начальник отделения: либо они натворили что, либо совсем по району плохи дела.
Все было верно, но, поскольку не улыбалось разыгрывать из себя до времени няньку, Акимов попытался выдвинуть еще предложение:
— Если тут их оставить, а матерей пригласить? Вы посидите, я в парк.
Сорокин спросил, почти серьезно:
— За мое здоровье опасаешься?
— Да нет, но…
— А, думаешь, что лучше начальства управишься.
Снова оплошал, понял Сергей и отчеканил:
— Никак нет.
— Вольно, — разрешил капитан. — Займись укреплением связей с населением. Раздай девчонок и сделай внушение мамашам.
Видя, что подчиненный снова собирается вставить ценное замечание, отмахнулся:
— Шагом марш, не болей головой за все сразу.
И Акимов, козырнув, пошел выполнять приказание. Причем Наташка Пожарская, не церемонясь, уцепилась за рукав его плаща, а Сонька, демонстративно сунув руки в карманы пальто, шла независимо, в авангарде. Чтобы всем было видно, что не ее ведут домой под конвоем, а она сама, так и быть, возвращается по месту прописки.
Снова погода испортилась. Вокруг было сумрачно, с неба сыпалась морось, и шлепал по блестящим лужам народ, возвращающийся с электрички. Сергей то и дело раскланивался со знакомыми, философски размышляя о том, что все-таки с дамским полом сплошная беда, независимо от возраста. Или непосредственно напакостят, или поставят в такие условия, что будешь виноват, независимо от того, натворил что или нет. Вот опять маячить у обители Введенских, и наверняка Вера, если узнает — точнее, если спросит, а он ответит, — скривится, как от кислого, и промолчит, гордясь своей сдержанностью.
«И маленькие, и когда повзрослеют, даже выучатся — все одно бабы. С пацанами тоже непросто, но у них хотя бы мозги в головах, а не эта вот каша — кто что в голову нагадит, то и впитывается».
На квартире у Пожарских почему-то никого не было, а ведь поздно. Допустим, Антонина Михайловна на работе, а где Колька шляется? Ах да, он же теперь уважаемый человек, наставник… наставляет небось кого-то, сверхурочно.
Пришлось водворять Наташку в пустую темную комнату. Не без труда: она сначала заныла, чтобы Акимов вошел первым и включил свет, потом принялась спрашивать, не хочет ли кто чаю. Пришлось заверить, что или мама, или Коля уже совсем скоро придут, нечего и трусить.
Сонька лишь скорчила гримасу. Наконец Наташка их отпустила, и они пошли уже к Введенским.
«Сергеевну бы подключить, — подумалось Акимову, — все-таки и тетка, и умеет с этими вот обращаться…» И потом, Катерина — самая умная баба из всех ему известных. Ведь до того как она связалась с прохиндеем Введенским, до декрета, она работала в милиции, и тогда недаром же Остапчук обзывал ее кольщиком-ударником. Умела она допросы вести, как никто, из самого невнятного лепета нужное вытянуть. Если уж Катерина не справится…
Тут выяснилось, что дошли до Третьей улицы Красной сосны. Вот уже несколько лет ее не было на карте города, и на ней остались обитать одни Введенские.
Почему-то впервые пришло на ум, как непросто живется тут двум бабам, строптивой девчонке и одному младенцу: отопление — печное, ближайшая вода — в колонке на перекрестке, полтора квартала ходу, нужник — в яме во дворе. Ни дорог, ни подвода воды — хотя этого добра и раньше не было. И энергию подавали не круглосуточно, а как «мощности» позволяли.
Как умудрялись субтильные Наталья и Сергеевна не просто выживать без мужских рук, но и содержать в стерильности возлюбленных чад своих — совершенно непонятно.
А еще более неясно, как Наталья допускает, что ее драгоценное дитя ежедневно, утром и вечером, пробирается по этой вот козлиной тропе — к хибарке вела узкая дорожка, блуждая, как пьяная, между деревьями и буйными зарослями кустов.
Для любителей прогулок летом и весной тут весело шагать, светло, свежо и зелено. Сейчас нет. Пустынно, ноги на глине разъезжаются, темно, единственный полуслепой фонарь то горит, то не горит лишь около самой хибары Введенских. Его с тропинки и летом не видно, а теперь осенью темнеет рано, свет едва пробивается через сморщенные поредевшие листья. И уж лучше бы без него обходиться, глаза привыкли бы к темноте. А так причудливые тени мечутся, пестрят перед глазами, идешь, как полуслепой, да еще и ноги разъезжаются на нехоженой глине.
«Надо все-таки Наталье сказать — не дело ребенку тут одному шастать. Как она не боится? И как не страшно Соньке?»
Однако сейчас, то ли после встречи со злодейкой, несшей наволочку, что-то включилось в этой пустой головенке под капюшоном. И вот уже Сонька сбавила скорость и идет уже не гордо впереди, а обычным образом липнет к нему. Не за руку, конечно, держится, но идет рядом и озирается. Вон как поблескивают ее глазища — осматривается и, видно, трусит.
— Мама из школы не встречает? — как бы между прочим спросил Сергей.