Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
— Посторонитесь, товарищ, мне к власти надо.
— Это кому надо? — поинтересовалась персона весьма приятным голосом перед тем, как обернуться.
Когда же сержант и фигура оказались лицом к лицу, выяснилось, что поверхность комендантской двери обрабатывает особа ближе к пятидесяти, но изящная, со свежим лицом и ясными глазами. Тетка до того приятная, что Иван Саныч немедленно сменил тон на менее панибратский:
— Здравия желаю, товарищ.
— Доброго, доброго! — порадовалась она, точно любимый зятек на блины на масленицу заглянул.
— Комендант мне
— А я могу посодействовать, дело-то нужное! — Она, вытерев руку чистой ветошью, протянула ее: — Перед вами. Комендант общежития, Асеева, Раиса Александровна.
Вот это называется резкий поворот! Небольшая росточком, худенькая, остроносая, светлоглазая, разговаривает исключительно приветливо, но по маленьким нюансикам — поворот головы, движения, взгляд и прочее — очевидно, что перед тобой не просто интеллигенция, а та самая, которая и коня остановит, и в избу горящую зайдет.
Видно, что командирша, характер железный ощущается, и плевать, что в ветхой косынке, заляпанном краской комбинезоне. Ручка маленькая, как птичья лапка, хоть и шероховатая, но приятная на ощупь, аккуратная. Волосы уже с сильной сединой, но густые, уложенные аккуратным пучком, ничего не торчит.
Иван Саныч, сообразив, что с такой Раисой Александровной традиционные применяемые методы — прикрикивания и молодецкие наскоки — неэффективны, судорожно освежал в памяти все вежливые слова и обороты, применяемые в приличном обществе.
Однако умница Раиса Александровна уже сделала приглашающий жест:
— Прошу, — и, посторонившись, впустила сержанта в помещение.
Сержант с интересом огляделся: обстановка-то ему знакома, мебель та же. С тех пор как он тут последний раз побывал, все поменялось. Вещей не прибавилось, осталось лишь то, что раньше было у старого коменданта. Однако было очевидно, что хозяйничает тут уже не мужик.
Тот был простой, невзыскательный, в разные времена побывавший во всех возможных походах, с брусиловского прорыва начиная, и к комфорту совершенно равнодушный. Добросовестный. Правда, его интересовали в основном спокойствие, помноженное на наличие и большой запас горячительных напитков, что в итоге привело к самым плачевным результатам. Старшекурсники этим бессовестно пользовались, валили в самоволки, а то и зазноб за пузырь приводили.
На это смотрели сквозь пальцы до тех пор, пока комендант, напившись до последнего предела, не попутал времена суток и выставил стол поперек входа в общежитие и уже открытым текстом требовал от входящих воспитанников мзду в литрах.
Это было обычное дело, но на сей раз происшествие имело место быть среди бела дня, а раньше случалось лишь среди ночи, после отбоя. После этого его второпях, пусть и вежливо, спровадили на пенсию.
Теперь не так. В его берлоге очень чисто, окна сияют, даже вроде бы подсиненные, занавески свежие, ни пылинки на столе. А на тумбочке обосновалось то, чего ранее, у старого коменданта, никогда и не бывало: чистая плитка, две жестянки — понятно, одна с заваркой, другая с сахаром, надраенный чайник и чашки, покрытые кипенно-белой салфеткой.
— Так слушаю вас, товарищ?
Остапчук
— Я вот по какому вопросу. В отделение от населения сигнал поступил, о казусе с избиением учащегося.
— Чаю желаете? — склонив голову, заботливо поинтересовалась комендант.
Надо ли выпендриваться в ответ на вежливое приглашение — очевидно, нет.
Иван Саныч признался, что не прочь. Не большой он любитель чая, но напиток оказался царский и заварен как следует. А еще в честь знакомства товарищ Асеева выставила пирог с вареньем.
Пока Остапчук воздавал ему должное, комендант перехватила инициативу:
— Никак Николай Игоревич проявили бдительность?
Иван Саныч сделал вид, что не понимает, о ком речь. А она продолжала невозмутимо:
— Казус — это вы очень мягко выразились, Иван Александрович. Так и выражайтесь — драка. Мы же с вами понимаем, что мальчишеские коллективы, они вообще славятся такого рода казусами.
— Неувязочка в том, что побои неоднократные и наносились одному и тому же воспитаннику.
— Я не возражаю, — мягко согласилась она. И замолчала.
Иван Саныч, подождав, уточнил, все ли сказано.
Комендант посмотрела вопросительно. И, поскольку Остапчук замолчал, она заговорила сама, по-прежнему мягко, и в голосе не звучало ничего, кроме спокойствия и доброжелательности:
— Я не совсем поняла, уважаемый Иван Александрович… или позволите называть вас Ваней? Я все-таки вам в мамы гожусь.
«Ну это ты загнула», — Остапчук, покосившись на комендантшу, в очередной раз убедился, что если она и годится, то разве в сестры, причем не факт, что старшие. Но называть Ваней позволил, чего ж нет, если жена Галина не слышит.
— Ну так вот, Ваня, вы наверняка знаете, что на вверенной мне территории — три этажа и прилегающий двор — фактов рукоприкладства не зафиксировано. К вам же заявлений не поступало?
Остапчук подтвердил, что нет. Комендант так была поглощена приготовлением чая, что даже и не ответила.
Сержант спросил, помолчав:
— И что же, это все?
— Да, — запросто подтвердила комендант, — а что еще требуется?
Последовало несколько минут неудобного молчания. Потом комендант, завершив священнодействие, предложила еще чайку. Остапчук, справедливо полагая, что рассориться никогда не поздно и надо бы хотя бы попытаться нащупать общие точки соприкосновения, почти не соврал:
— С превеликим удовольствием, Раиса Александровна. Никогда такого не пивал.
Тактически ход был выверен и сработал как надо. Когда комендантша заговорила снова, голос у нее был еще мягче:
— Вы, Ванечка, наверняка знаете, что у нас по электричкам попрошайки ходят, а в час пик и карманники?
— Так.
— А вы что-то лично делаете, чтобы не было такого?
— От меня зависящее — да, делаю.
— Вот и я — да, делаю, от меня зависящее, — заверила Раиса, — мальчишеские, а в нашем случае — уже мужские коллективы не в состоянии существовать без конфликтов.