Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

— Не, все хорошо.

Саныч искренне, по-товарищески, порадовался:

— Вот и славно. Здоровье тебе сейчас понадобится.

«Ну слава богу, как в старые добрые времена», — Акимов с невольным умилением взирал на красного, но по-предписанному безмятежного Сорокина, перед которым лежала отказная папочка с полузабытой фамилией «Павленко».

— Сергей, я понимаю, инвалид, но ведь не умственного же труда, — потихоньку, без злости и раздражения начал Николай Николаевич. Только глаз единственный

отвел в сторону.

В бешенстве пребывал капитан, на это указывали раздувающиеся ноздри простецкого, картошкой, носа, нарочито медленные движения ухватистых пальцев, в которых с необычной ловкостью вертелся командирский карандаш. А главное — неторопливая речь.

— По каким, твою… резонам ты не произвел опрос одного из свидетелей, присутствовавших на месте происшествия? Почему вообще упоминания об этой особе, как ее?

— Галина Ивановна, — не без труда припомнил Акимов.

— Во-во, вот это. Почему даже упоминания о ней нет в оперативке?

— Так нет дела-то, товарищ капитан… вы только не нервничайте, — напомнил Сергей.

— А ты не указывай, что начальству делать. Не буди лиха, — то ли с задушевностью, то ли с ненавистью посоветовал Сорокин. — Итак, почему?

Сергей вздохнул. Да, счастье бесконечным не бывает…

Со времени возвращения на боевой пост начальства он расслабился, отдохнул и печалей, окромя той, что имела место у гладковского дома, не имел. Даже рука после средства кузнецовского, — чтоб ему пусто было, снабженцу, инженер-заразе, — как новенькая.

— Николай Николаевич, она была абсолютно пьяная, говорить не могла.

— Сам убедился? — колко спросил Сорокин.

— Так точно, — кротко подтвердил Акимов.

— Продолжай.

— Потом она, как бы это сказать…

Сергей замялся.

— Что за стыдливость девичья? — недовольно спросил капитан. — Докладывай, как есть.

— Она любовница Павленко. Ну и бывшая зазноба Кузнецова, — решился Сергей.

— Захватывающе, — поморщился Сорокин.

— Дочь офицера генштаба. И жена некоего сотрудника госбезопасности.

— И что? — после некоторого промедления спросил капитан, как показалось Акимову, уже довольно зло. — Что из этого индульгенция от допроса — то, что шлюха, папа в Генштабе или супруг в госбезопасности? Это в каком законе записано?

— Николай Николаевич, все-таки товарищ просил, да и дело такое интимное…

Сорокин повысил голос:

— При появлении трупа интимное становится общественным, затверди себе! Или на лбу запиши.

Акимов попытался снова объясниться, произнес, тщательно подбирая слова:

— Николай Николаевич, Галину эту Ивановну в любой момент найти можно, она ж, по словам Кузнецова, счетовод в седьмом увээр.

Сорокин вздохнул, глубоко

и грустно:

— Серега, друг ты мой, речь-то не о том. Чисто теоретически можно кого угодно найти. А я вот тебе кое-что сейчас скажу, по поводу Павленки.

Николай Николаевич вынул из своих закромов несколько листков:

— Сам прочтешь или перевести?

Акимов смутился. Не осилил он еще науку расшифровки клинописи, которую пользовали по-настоящему стоящие эксперты.

— Хорошо, — сжалился Сорокин, — переведу. Тут, вкратце, выводы патологоанатома. Сам-то труп уже кремировали — замечание в связи с тем, чтобы ты понимал, что ошибку твою, если таковая имелась, уже не исправить. Итак, согласно этому заключению, помимо почти летальной степени опьянения и очевидно вскрытых вен, обнаружено интересное: ожоги пищевода четвертой степени. Это соответствует тому, как если ты сейчас, мозгов лишившись, щелочи хлебнешь. Смекаешь, к чему я?

— Нет, — честно признал Сергей, — находясь в меланхолии и стремясь сдохнуть, чего ж для верности не хлебнуть?

На удивление, и на это замечание Сорокин не возмутился, а мирно и несколько печально спросил:

— Неужели тебя в этой ситуации ничего не корежит?

— Нет, — послушно подумав, ответил Акимов.

— И Кузнецов?

Кузнецов-то да, корежит его от Кузнецова, только не в этой связи. Ни к чему начальство посвящать в свои переживания, к делу не относящиеся.

— Понимаю, — к чему-то произнес Сорокин, — и я признаюсь, что картина, подсказанная тебе на месте, меня бы полностью устроила. Хорошая, логичная картина. Если бы не была она подсказана тебе именно инженер-полковником.

— Он что, так вам не глянулся?

Сорокин вздохнул, поиграл желваками. И, наконец, заявил:

— В «очко» он передергивает.

Сергей аж очнулся.

— Что-что?

И снова вздохнул Сорокин:

— Понимаю тебя. Непедагогично признаваться, но, видишь ли, Сережа, я и сам умею, и неплохо, близ Трубной вырос. Строго между нами. — Он, сдвинув брови, подчеркнул: — Ты же понимаешь, что я мог ошибиться?

— Само собой, само собой, — заверил Акимов, сгорая от любопытства.

— На банкете предложил кто-то сыгрануть, — сердито начал Сорокин. — Кузнецов начал ломаться: поздно, пора расходиться, ну секретарь райкома возьми и пошути: так в очко, быстрая сдача. Заподозрил на втором кону: банкует, гадюка, и как будто видит, кому что сдал.

— Везение?

— Перестань. Потом глядь — ах ты, мать честная. Под ладошками-то у него портсигар, серебряный. Он цигарки таскает из пачки, а из портсигара нет. И ладошки-то у него, ты, надо полагать, и не обращал внимания, — блеск, самые шулерские, большие, широкие.