Биография Бога: Все, что человечество успело узнать
Шрифт:
В прошлом духовная жизнь монахов была, главным образом, общинной. Они слушали Священное Писание во время литургии. Lectio divina было вдумчивым, спокойным и даже приятным методом усвоения религиозных истин. Однако новомодный индивидуализм привел к тому, что Лютер погряз в собственных чувствах, в том самом «я», которое ему нужно было преодолеть. Ни один из средневековых обрядов и обычаев не затрагивал «печаль» ( tristitia ), наполнявшую его страхом смерти и унизительным ощущением собственного бессилия. [587] К тому же он терзался еще и стремлением к абсолютной уверенности (столь характерным для Нового времени).
Спасение Лютер обрел в оправдании только верой. Человек не может спастись собственными заслугами (правильными делами и ритуалами), но если у него есть вера, Христос облачит его в собственную праведность. Соответственно, если мы хорошо себя
Социальные потрясения привели к тому, что многие люди чувствовали себя дезориентированными и потерянными. Тем более, они не видели всей картины, не понимали еще, куда движется общество. Старая мифология, дававшая упорядоченность и смысл жизни их отцам и дедам, рассыпалась. Далеко не только Лютера посещало чувство бессилия. До своего обращения к новому духовному ви´дению Цвингли и Кальвин также пережили парализующую беспомощность перед тяготами человеческого существования и пришли к мысли, что ничего не могут сделать для собственного спасения. Соответственно, все деятели Реформации подчеркивали неограниченную суверенность Бога. Эта концепция будет очень важна в Новое время и повлияет на научную революцию. [592]
Абсолютная власть Бога означала, что лишь Бог может изменить ход событий. Людям же остается полагаться на его безусловное могущество. Когда Цвингли подхватил чуму, унесшую четверть населения Цюриха, он знал, что бессилен помочь себе. «Делай, как Тебе угодно, ибо я не испытываю недостатка ни в чем, – молился он, – я твой сосуд, который в Твоей власти восстановить или разбить». [593] Молодой Кальвин ощущал себя столь порабощенным институциональной церковью, что не хотел и не мог освободиться самостоятельно. Для перемен потребовалось то, что он считал божественным вмешательством: «Наконец, Бог повернул меня в другом направлении сокрытой уздой промысла своего… неожиданным обращением к послушанию он укротил ум, упиравшийся годами». [594]
Однако под оправдывающей верой Лютер имел в виду не совсем то, что под ней сплошь и рядом имеют в виду сейчас. Речь шла о полном доверии абсолютной силе Божьей. В одной из проповедей он объяснял: «Вера не требует информации, знания и уверенности, но полной покорности и радостного упования на неиспытанную и неведомую благость Бога». [595] По словам Лютера, «не заслуживает называться теологом тот человек, который рассматривает невидимую сторону Бога, как если бы она была абсолютно видимой». [596] Вера не только не дает ясности видения, но и приносит «своего рода мрак, в котором ничего не видно». [597] Естественное богословие Скота и Оккама было чуждо Лютеру, и он ни на секунду не задумывался, что исследование вселенной или естественное рассуждение способны дать истинное познание Бога. Доказывать бытие Божье бесполезно и потенциально опасно: если слишком углубляться в размышления о неизреченном могуществе Божьем, правящим мирозданием, можно впасть в страх и отчаяние. [598] И все-таки, при всех ее духовных мотивах, эта сознательная десакрализация космоса была шагом к обмирщению. Это подготовит путь научному подходу, при котором мир будет исследоваться уже без оглядки на божественное. [599]
Лютеровская опора «только на Писание» увеличила роль слова в теологии. Успех деятелей Реформации был многим обязан изобретению печатного станка, который не только помогал распространять новые идеи, но и изменил взаимоотношения с текстом. Отныне в людских умах слово заменит образ и икону, что сделает теологию велеречивее. [600] На ритуалы стали смотреть косо: дескать, ими желают стяжать «заслуги», что в лучшем случае бесполезно, а в худшем – кощунственно. [601] Лютеранские кирхи сохранили многие из традиционных церемоний, облачений, изображений, скульптур и икон в алтарях, а также органную музыку и гимны. Немецкая Реформация даже повлекла за собой возникновение новой традиции церковной музыки, вершиной которой станет Иоганн Себастьян Бах (1685—1760). Это придаст трансцендентное измерение прозаическим речениям на родном языке. Однако в кальвинистской традиции от картин и статуй избавились, церковную музыку безжалостно упростили, а обряды упразднили, решив совершать богослужение экспромтом.
Все деятели Реформации подчеркивали
Книгопечатание повлекло за собой секуляризацию в отношениях между читателем и книгой. [602] В прошлом Церкви удавалось во многом контролировать потоки идей и информации. Однако с середины XVI века книги и трактаты росли как грибы после дождя. У цензуры просто не доходили до всего руки. Между тем, когда печатная книга стала вытеснять устные методы коммуникации, содержащаяся в них информация стала безличностной и более фиксированной, статичной, чем во времена, когда истина постигалась в динамических контактах учителя и ученика. Печатная страница и сама была символом точности, воплощением ментальности нового коммерческого этоса. Изобретатели, купцы и ученые познавали важность точности; их знание было ориентировано на мир сей с его ощутимыми и практическими результатами. На первый план стала выходить эффективность. За туманной истиной уже не гнались: слишком многое требовало внимания на земле. В решении сложных проблем, возникавших одновременно в самых разных областях, было важно выработать более систематический и прагматический подход.
Это не могло не сказываться на отношении к религии. До Нового времени люди ощущали священное в земных вещах, а потому не проводили четкую грань между символом и священным. Евхаристические хлеб и вино были идентичны трансцендентной реальности, на которую направляли внимание. Деятели Реформации же объявили Евхаристию «всего лишь» символом, а мессу – простым воспоминанием, а не символическим воспроизведением Голгофы. О мифах религии стали говорить так, словно это logoi . Энтузиазм, с которым многие европейские христиане хватались за эти учения, показывает, что старое мышление было уже им не близко. В богословских спорах между Римом и реформаторами, а впоследствии между самими реформаторами, уделяли больше внимания точным формулировкам сложных доктрин. Пытаясь четко выразить свои отличия друг от друга, определить догматические нюансы, как протестантские реформаторы, так и их католические оппоненты пользовались печатным станком, созывали соборы и синоды. С 1520-х годов реформаторы стали выпускать «катехизисы», сборники стандартных вопросов и ответов, призванные научить людей определенному пониманию христианства. Мало-помалу аутентичная вера стала пониматься как правильное вероисповедание. Протестантская опора «только на Писание» положила конец католической концепции «традиции», в которой каждое поколение углубляло понимание священного текста и создавало «бриколаж». Протестанты не пытались выйти за пределы языка, а фокусировали внимание на точном, первоначальном и (предположительно) неизменном слове Божьем, зафиксированном на печатном листе. Они читали священный текст уже не только и не столько в общинной обстановке, сколько самостоятельно. В соответствии с новым коммерческим и научным духом в западном христианстве возникало специфически современное представление о религиозной истине как об истине логической, объективной и доступной без посредников. [603]
С развитием Реформации протестантство распалось на множество сект. Каждая из них имела свой доктринальный уклон и свой подход к Библии, но считала, что только ей принадлежит монополия на истину. [604] В Европе кипели нешуточные религиозные страсти. Когда Лютер воевал с католическими иерархами, другие интеллектуально подкованные клирики либо поддерживали его, либо резко дистанцировались от его идей. Проповедники стали озвучивать свои несогласия публично и призывали мирян присоединиться к спорам. Цвингли доказывал, что мирянин вправе оспаривать официальную догму самолично и не обязан дожидаться решений соборов. «Кальвинисты» начали артикулировать свои доктрины, отличные от «лютеранских». Эта оргия ожесточенных доктринальных перепалок не могла не повлиять на традиционное понятие «веры», выдвинув на первый план интеллектуальную ортодоксию.
Католики также взялись уточнять формулировки своей веры, хотя и в большей степени придерживались старой концепции религии как практики. Был созван Тридентский собор (1545—1563), который усилил централизацию Католической церкви по образцу абсолютной монархии. Собор увеличил власть папы и иерархов, издал катехизис (в интересах доктринального единообразия), позаботился об образовании клириков и рационализировал литургические и молитвенные обычаи, отменив вредные и устаревшие из них. Были также разработаны образовательные программы и меры по укреплению приходов, чтобы новый интеллектуальный стиль распространился на мирян. [605] И все-таки, хотя отцы Собора изо всех сил постарались обеспечить догматическую ортодоксию, в первую очередь они хотели, чтобы прихожане имели полноту богослужебной жизни: регулярно ходили на литургию, и ходили не ради проформы. Католичество также перенимало новое понятие «веры», но не идентифицировало ее настолько с доктринальным согласием, как делали протестанты. [606]