Биохакер
Шрифт:
У стекла рядом с Летаровым и его сотрудниками стоял… все же человек, и этот человек был ему знаком. Черты лица стали резче и крупнее, а рыжие волосы – короче, но глаза сохранили пронзительную голубизну, и по лбу и щекам были рассыпаны все те же крупные веснушки.
Человек сказал что-то, глядя на Дмитрия. Тот не расслышал слов из-за дикой какофонии в мозгу, но сумел прочесть по губам часть фразы: «Введите ему…»
Быстро обернувшись, Дмитрий взглянул на иглу у себя в запястье и тянущуюся от нее трубку. Его уже давно кормили внутривенно. Он хотел умереть, но ему не давали умереть, держали здесь для опытов.
Что значит, додумать он не успел, потому что прозрачная жидкость в трубке окрасилась в золотистый цвет. Обожгло запястье, по телу разлилось тепло, словно после пары глотков виски, а сквозь разноголосицу в мозгу пробились слова: «Дмитрий. Дмитрий, вы меня слышите? Если да, кивните».
Он дернул головой, как китайский болванчик, неотрывно глядя на Вечерского. Тот кивнул ему в ответ и произнес у него в голове знакомым с детства высоким, холодноватым голосом: «Я ввел вам «Вельд». Это позволит наладить телепатическую связь между нами, потому что слов вы, очевидно, не слышите. Дмитрий, я хочу вам помочь. Но для начала необходимо понять, что с вами произошло…»
«Хотела лиса помочь серому зайчику», – всплыла откуда-то глумливая фраза, но ее тут же смыло потоком невероятного, радостного облегчения. Наконец-то он сможет с кем-то поговорить!
…Кран даже не зашипел – из него только высыпалось несколько крупинок ржавчины. И, конечно, ни струйки воды. Устало вздохнув, Тезей опустился на пластиковый кухонный стул.
Они сидели на чужой кухне, в чужом доме, в чужом, фальшивом городе, только прикидывавшемся мирным городком его детства. Хантер уже одолжил ему флягу с виски, и Тезей, как смог, отскреб омерзительное дрожжевое месиво, заляпавшее лицо и руки, – но все еще опасался, что какие-то капли на нем остались.
– Не прикасайтесь ко мне, – сказал он Хантеру.
Тратить запас питьевой воды на мытье было нельзя. Значит, оставалось только дождаться, пока кончится действие антидота, и нейтрализовать колонии – так, как умел только он, Тезей. А пока надо было отсиживаться на этой пустой кухне, в квартире, из которой сбежали хозяева. А может, не сбежали. Может, были убиты. Замок не был взломан, но тут могли похозяйничать и мародеры с универсальными ключами, и армия, и бог знает кто еще.
Хантер, светя фонариком, прошел в хозяйскую спальню и бесцеремонно раскинулся там на кровати, подняв целое облако пыли.
– Вы бы поосторожней, – предупредил Тезей.
Свой фонарик он положил на стол. Луч отражался в оконном стекле, слепя глаза. Глупо – мало ли кто выбредет на свет из темноты. Но Тезей нутром и сознанием, медленно освобождавшимся от действия антидота, чувствовал – никто не выбредет. Всем они здесь безразличны. У этого города есть тайна, но это не их тайна, и два чужака, случайно упавшие с неба в своих прыжковых ранцах, никому здесь не интересны. Примерно так же он чувствовал себя в лесу, только там к безразличию примешивалась тупая, упорная агрессия. А здесь агрессии не было. Лишь темные прямоугольники домов на фоне темного неба, редкие рассыпанные над ними звезды и… тоска, что ли? В ушах и в висках начинало тонко гудеть. Тезей сжал голову руками и язвительно спросил себя: «Неужели ты думал,
Хантер завозился на кровати и, растягивая слова, спросил:
– А все-таки, Димитри, какого черта он загнал сюда тебя?
«Мысли он, что ли, читает?» – тоскливо подумал Тезей, глядя в темноту и пустоту за окном.
– Я знаю местность, – сказал он вслух. – И Вечер… Ликаон полагал, что мог уцелеть кто-то из моих бывших знакомых. Это облегчило бы контакт с местным населением.
Охотник громко хмыкнул:
– Ага, контакт был успешный, на все сто. До сих пор с себя местное население соскребаешь. Не парь мне мозги, умник. И не называй его собачьей кличкой, чужих ушей тут нет. Ты ведь с ним, кажется, давно знаком?
«Чего он добивается?»
– Давно, – вслух ответил биолог.
– И с каких же пор он заделался Ликаоном?
Тезей встал со стула и, подойдя к окну, прижался горящим лбом к прохладному стеклу. Шум в голове нарастал, в нем уже пробивались отдельные мелодии. Надо будет вколоть антидот, как только убедится, что омний на коже нет…
– Ликаон принес Зевсу в жертву своего маленького сына, – проговорил он сквозь стиснутые зубы. – И накормил бога человеческим мясом. За это он был превращен в волка…
– Пф-фа! – презрительно фыркнул Хантер.
Охотник валялся на кровати, закинув руки за голову, и, задрав ногу, с преувеличенным вниманием разглядывал свой сапог из желтой телячьей кожи – словно ничего интересней в мире не было.
– Вам смешно, Хантер?
Голоса прорывались сквозь течение мыслей, раздирая в клочки сознание.
Охотник обернулся к нему. То ли из-за отраженного света фонарика, то ли из-за того, что в голове все поплыло от боли, но Тезею показалось, что глаза человека сверкнули красным, как у зверя.
– Нет, Димитри, мне не смешно. Во-первых, я не люблю, когда приносят в жертву младенцев. Во-вторых, хорош тот бог, который сначала жрет человеческое мясо, а потом наказывает тех, кто старался ему угодить. В-третьих, я в курсе про волка, но к чему прикрывать голую жопу пижонскими кличками? «Царь аркадский Ликаон» – это, конечно, звучит получше, чем «вельдовый торчок»…
Первая мысль Тезея была: «Какой еще волк?»
Вторая: «Откуда он знает про аркадского царя, ведь я не говорил…»
А вместо третьей мысли в голове взорвался разноголосый, оглушительный хор чужих жизней.
…Дмитрий хлопал глазами, как сова на свету. Отчасти он и чувствовал себя совой, притом рухнувшей с ветки башкой вниз. Оказывается, после того, как ты пролежал несколько недель в стеклянном боксе, прикрученный к койке, внешний мир отрезвляет не хуже, чем удар дубинкой по темечку. Даже голоса в голове примолкли. Под деревьями лежал снег. Черная протоптанная тропинка вилась между серо-бурыми стволами. С белесого неба каркали вороны. Впереди, за зарослями вербы и ивняка, за сухими прибрежными камышами катилась еще не замерзшая река. Пахло снегом. До этого Дмитрий не знал, что у снега есть запах, – но после стерильности бокса запахи атаковали его.