Биохакер
Шрифт:
– Вот возьми сам да почитай…
Виновато улыбнувшись, Андрей выбрался из кресла, прошел к книжному шкафу и вытащил оттуда потрепанный томик «Волшебника Изумрудного города», древнее издание, доставшееся ему еще от деда. Летаров коллекционировал бумажные книжки и настаивал, чтобы Машка тоже училась читать с бумаги. Дочку он обожал, и только ради нее готов был оторваться от разговоров о своем вожделенном телепатическом интерфейсе.
В тот день больше о бостонском инциденте не говорили. После того как наслушавшаяся о приключениях Элли Машка уснула, Летаров принялся сетовать на очередную неудачу с каким-то йогом-телепатом, который на проверку оказался обычным мошенником. В перерывах Леночка бомбардировала их новостями о забастовках деклассированных в Англии, о легализации сенс-наркотиков в Марокко и о террористических акциях
Все выжившие знают дату «Дня Химеры»: одиннадцатое сентября две тысячи тридцать шестого года. Другая дата, четвертое ноября две тысячи тридцать шестого года, большинству людей ничего не скажет. Между тем случившееся в этот день грозило куда худшими бедами. В личном календаре Дмитрия Солнцева четвертое ноября тридцать шестого значилось как «День омний».
Глава 2
День омний
Четвертого ноября над Пущино разразился ледяной дождь. Тысячи мелких льдинок барабанили по крышам, по стенам, по покрывшемуся скользкой коркой тротуару. Ломались ветви деревьев, рвались провода. В институте свет отключился лишь на тридцать секунд, после чего заработал аварийный генератор. Этих тридцати секунд, однако, хватило, чтобы в одном из ламинаров нарушилась циркуляция воздушного потока. У работавшей в стерильной комнате лаборантки в тот день был насморк, и поэтому, пренебрегая правилами безопасности, она не надела маску. Один вдох – и вылетевшие из ламинара споры оказались у женщины в легких. Свет включился. Стерильность восстановилась. Лаборантка никому не сообщила о происшествии.
Так ли это было, или не совсем так, Дмитрию оставалось лишь гадать. На следующий день Марья Дмитриевна – так звали нерадивую лаборантку – позвонила на работу и сообщила, что, кажется, у нее не насморк, а грипп. Поднялась температура, развился сильный кашель. Дмитрий велел ей сидеть дома и пить горячий чай.
Второй звонок прозвучал вечером шестого ноября. Звонили из городской больницы, куда Марью Дмитриевну доставили в критическом состоянии. В пробах мокроты обнаружились споры неизвестного грибка. К тому времени лаборантка уже не приходила в сознание. Ее легкие были заполнены кровавой слизью вперемешку с серо-зелеными колониями омний.
Дмитрий как раз собирался ложиться спать. Звонок сдернул его с кровати. В первую минуту ученый ошалело смотрел на экран комма, не веря, что это происходит с ним. В голове билась глупая мысль: «Ну говорил же я им, что для работы с омниями надо строить бокс П-4…» В окно ударил ветер. Стекла задребезжали, щеки коснулся ледяной сквозняк. Солнцев очнулся и принялся лихорадочно соображать, как поступают в таких ситуациях.
Карантин. С кем Марья Дмитриевна могла контактировать? У нее дочь, зять, внук… потом врачи в больнице. Кто еще? Следует ли помещать в карантин сотрудников лаборатории? Кажется, четвертого ноября женщина тоже кашляла, значит, грибок мог попасть в воздух и в вентиляцию. Изолировать весь институт? А с кем успела повстречаться дочь лаборантки? Сколько людей может быть заражено? Надо ли звонить Летарову, отвечающему за технику безопасности на их этаже, или лучше сразу…
Дмитрий взялся за голову, замычал и набрал номер Левицкого. К чести последнего, тот быстро сориентировался. Уже через два часа все работники лаборатории, дочь, зять, сотрудники дочери и зятя, ребята и воспитатели из детсада, куда ходил внук Марьи Дмитриевны, и еще около сорока человек были распределены по инфекционным палатам госпиталя. У четверых: зятя, дочери, внука и дочкиного шефа – в пробах обнаружился грибок.
Марья Дмитриевна скончалась в ту же ночь. Остальные зараженные умерли через два дня. Прозектер, в костюме биозащиты, вскрывал их тела. Дмитрий наблюдал из-за стекла. Синеватый свет морга, кафельная плитка, железный, покрытый пластиком стол. Разрезанная грудная клетка незадачливой лаборантки, и в ней, как в рубиновой чаше, бурлящее серо-зеленое варево. Первый увиденный им котел омний. Со смертью носительницы колонии грибка не погибли, а продолжили размножаться в трупе. Тело пришлось сжечь.
По прошествии трех дней Дмитрий вздохнул с облегчением. Да, конечно, в науке ему больше не работать, и, возможно, придется отсидеть пару лет, но по сравнению с тем, что могло бы произойти, – сущие пустяки.
На четвертый
В первые дни карантина зараженные приходили в госпиталь сами или их доставляли родные. Потом их начали свозить военные. Потом всем уже было все равно.
Дмитрий умирал, и знал о том, что умирает. В окно стучалась сухая ветка, или ветер, или кто-то, вырвавшись из красного бредового сна, скребся когтями – цап-царап. Сознание было необычайно ясным, только дышать становилось все трудней. Промокшие от пота простыни неприятно холодили спину. На вмонтированном в стену экране уни-комма мерцали цифры, время и дата: «14:02 19 ноября». Температура на улице плюс четыре, погода ясная, ветер юго-восточный, вечером возможен дождь. Некоторое время Дмитрий тупо размышлял о том, сумеет ли юго-восточный ветер донести споры грибка до Москвы. Потом он стал думать о собственной смерти. Он заразился через двенадцать дней после начала эпидемии. Значит, идет третий день болезни. Значит, к вечеру он умрет.
– И меня закопа-ают… – хрипло пропел он, но, не допев последнего слова, закашлялся.
По губам потекла кровь, смешанная со сгустками слизи.
Они так и не сумели остановить омний. Несмотря на то, что господин Левицкий отчаянно боролся с высшими инстанциями за рассекречивание проекта. Они там с Летаровым хотели наладить… наладить что? Сознание плыло, комната вокруг сменялась морем с красно-бурыми колышущимися водорослями – это снова поднималась температура. Димка еще с детства плохо переносил жар, сразу начинал метаться и бредить, и мать заранее знала, что температуру надо глушить во что бы то ни стало. Но этот жар не потушить ничем… Глуповато хмыкнув, Дмитрий провел влажной рукой по лбу. Пальцы дрожали, но рука пока слушалась. Так. А как там ноги? Например, смогут ли ноги дойти до кухни, чтобы руки набрали воды? У Летаровых был «автоматический помощник» – робот, распознававший голосовые приказы. Ленка все убеждала соседа обзавестись таким же, мол, и приберет, и принесет… воды… стакан воды. Так говорил дед – кто мне подаст стакан воды на смертном ложе…
Не бредить! Дед тут ни при чем, а надо встать, топ-топ, пойти к крану, топ-топ, открыть вентиль… Зубы застучали о край стакана. Вода обожгла иссохшее горло, как водка. Дмитрий доковылял до бара, достал распечатанную бутылку виски и жадно отхлебнул. Обожгло уже меньше. Кончено, спирт не убьет омний. Спирт пойдет им на пользу. Все пойдет им на пользу, самый сильный яд пойдет им на пользу, ведь они завоюют Марс…. Летаров хотел сделать сыворотку. Сыворотка не помогала. Надо зайти в соседнюю квартиру и посмотреть, что с ним, с Леночкой и с Машкой.
В следующий раз Дмитрий очнулся уже на лестничной клетке. Выяснилось, что он безуспешно нащупывает скважину, хотя его замок открывался пластиковым ключом, как и все замки в здании. Бросив это бесполезное дело и почему-то проигнорировав лифт, умирающий заковылял вниз по лестнице. Он не помнил, зачем вышел из квартиры. Дверь подъезда была распахнута. На улице ноябрь сковывал лужи коркой льда, раскисали под ногами последние листья. Солнце светило мокро и тускло. У самой лестницы лежал какой-то сверток, при ближайшем рассмотрении оказавшийся мертвой женщиной. В первую секунду Дмитрий испугался – Леночка! – но это была старая толстая тетка-консьержка. Людям ее профессии давно полагалось вымереть, потому что везде стояла автоматическая охрана. «Вот она и вымерла», – подумал Дмитрий и забулькал-захихикал, прижав руку к саднящей груди. На вымощенный мраморной плиткой пол закапало красным. Некоторое время Дмитрий стоял, опираясь о стену, а затем развернулся и поплелся в институт.