Бирит-нарим
Шрифт:
– - Весь мир погас для тебя, -- проговорил Лабарту, тихо, но ясно -- каждое слово отдельно.
– - Запахи, звуки и чувства исчезли. Есть лишь мой голос, и он для тебя путеводная нить, и больше не на что опереться.
Чужак застыл. Из глаз его, цветом похожих на ненастное северное небо, казалось, исчезла жизнь. Брови его остались чуть нахмуренными, а губы полуоткрытыми.
– - Ты слышишь меня?
– - спросил Лабарту.
– - Да, -- отозвался тот. Голос его звучал глухо, словно со дна колодца.
Ты была права,
– - Мое имя Лабарту, -- заговорил он. Чужак не шелохнулся, глаза его были по-прежнему пусты.
– - И отныне, каждый раз, когда ты услышишь это имя, или увидишь меня, или вспомнишь обо мне, тебя будет охватывать страх. Сковывающий, безумный, не дающий пошевелиться, лишающий воли и силы. Пожелаешь бежать прочь, но не сможешь. Захочешь молить о милосердии, но голос тебя покинет. Решишь драться -- не сможешь сдвинуться с места. И всем приказам моим будешь повиноваться, до единого.
Ни ответа, ни тени понимания. Даже ресницы не дрогнули. Словно и не живой экимму это, а изваяние.
– - А теперь, помня все, что я сделал, пробудись, -- сказал Лабарту и отступил на шаг.
– - Пусть вернутся к тебе образы, ощущения и звуки.
Чужак вздрогнул, словно просыпаясь, и вновь встретился взглядом с Лабарту.
И в тот же миг изменился, мгновенно, словно подменили его -- кровь отлила от лица, испарина выступила на лбу, и воздух, казалось, задрожал от запаха страха. Рука вцепилась в стену, кроша кирпич. Рот дергался, словно чужак пытался заговорить.
– - Уходи!
– - велел Лабарту.
– - И больше никогда не возвращайся в Лагаш!
Чужак развернулся и ринулся прочь, не разбирая дороги. Пыль не успела осесть -- а он уже скрылся из виду.
– - Как ты это сделал?
– - спросила Инанна-Атума.
Что-то новое было в ее голосе, но почтение или же испуг -- Лабарту не понял. И потому несколько мгновений помедлил, глядя на остывающее тело Нидинту, и лишь затем ответил:
– - Это мой дар.
– - И прибавил, не поднимая глаз: -- И в нем моя сила.
2.
Когда Лабарту вернулся из гавани, жрица ждала его на прежнем месте. Случайный прохожий принял бы ее за женщину, отдавшуюся скорби. Вот сидит она, на земле, в пыли, позабыв про полуденное солнце, горюет об убитой. Горе и смерть -- частые гости захваченных городов.
А этот город сам открыл ворота...
Лабарту опустил тело Кури возле Нидинту, молча встал рядом. Тогда Инанна-Атума, поднялась, привычным жестом отряхнула одежды, взглянула вопросительно.
Но Лабарту лишь качнул головой. Положил под руку Кури меч, так и не вкусивший крови, и подобранные на пристани лук и стрелы. Чьи они -- врагов или своих -- не знал, да и важно ли это? Воин отправится в дальний путь вооруженным,
Затем снял свои серебряные браслеты и надел на закоченевшие запястья Нидинту. И руки ее сразу показались тонкими и хрупкими, словно не взрослой женщине принадлежали, а девочке-подростку.
– - У меня нет женских вещей, чтобы дать ей с собой, -- проговорил он, подняв глаза на жрицу.
– - Найди ей гребень, или зеркало, или другую вещь, из тех, что радуют женское сердце.
Инанна-Атума склонила голову набок. Длинная серьга качнулась из-под волос, солнце блеснуло на ней, распалось золотыми искрами.
– - Похорони их, -- продолжал Лабарту.
– - Пусть проведут погребальные обряды и принесут поминальные жертвы, как полагается. Похорони их, как свободных, и дай им в путь все, что необходимо.
– - Я сделаю, как ты просишь, -- отозвалась Инанна-Атума и чуть приметно улыбнулась. И не было в этой улыбке и тени радости, лишь понимание и печаль.
Должно быть, так улыбалась она, когда была человеком. В степи, в шатре своего мужа...
– - Но только что с того пользы?
– - спросила жрица.
– - Есть ли у них дети? Кто будет из года в год приносить жертвы предкам и поминать их имена в молитвах?
– - Похорони их, -- повторил Лабарту и отвернулся.
– - А я сегодня покину Лагаш.
– - Куда ты пойдешь?
– - Показалось, или и впрямь в ее голосе мелькнула тревога?
– - В Аккаде.
– - Лабарту снял с шеи шнурок, стряхнул с него амулет -- тот упал под ноги, в пыль -- и перевязал спутавшиеся волосы. Затем поплотнее затянул пояс, спрятал под него печать. Дорогая, тонкая ткань пропылилась и потускнела. Ни слуг, ни кораблей, ни украшений... Признает ли кто теперь в одиноком путнике Лалию из Аккаде?
– - Я слышала, поля там сожжены, а город осажден, -- проговорила у него за спиной Инанна-Атума..
– - Быть может, тебе стоит остаться здесь и переждать, пока утихнет война?
– - Я не боюсь людей, -- отозвался Лабарту.
– - Хоть эти и правда жестоки и многочисленны.
– - Они называют себя кутиями.
– - Инанна-Атума на миг замолкла, а потом продолжила.
– - И, хоть и тяжко это слышать, но слова его были правдивы. Быть может, от твоего города остались одни лишь развалины.
– - Этого не может быть, -- возразил Лабарту, обернувшись.
– - Стены Аккаде несокрушимы, эту крепость невозможно взять.
Инанна-Атума вновь улыбнулась и качнула головой.
– - Нет такой крепости, -- проговорила она, -- которую невозможно взять.
3.
Городская стена была цела. Ровные ряды кирпича, потускневшая под летним солнцем краска -- разноцветные охранительные знаки... Да, стена осталась, но ворота были сорваны и брошены в пыль. Огромные, деревянные, скрепленные бронзовыми полосами, лежали они по обеим сторонам дороги.