Бишкек 3091
Шрифт:
Эти слова пронзили меня, как острое лезвие. Я не мог поверить, что время прошло так быстро, что я стал стариком в этом бездушном мире. Моя жизнь, мои воспоминания, всё это казалось таким далеким и недостижимым, и я почувствовал, как тьма накрывает меня.
…
Я сидел в пустой белой комнате, стены которой казались бесконечными, как и время, которое я провел здесь. Дни сливались воедино, и я чувствовал, как апатия окутывает меня, как туман, заполняющий каждый уголок моего сознания. Проснувшись в этой лаборатории, где мою память считывали, я представлял, как мир вокруг изменился до неузнаваемости.
119
Каждый день я пытался вспомнить, что было до этого. Моя память, как старый, повреждённый диск, воспроизводила лишь обрывки: смутные образы, звуки, запахи. Я искал в них утешение, но находил лишь пустоту. Апатия стала моим единственным спутником, и я задавался вопросом: что значит жить, если всё, что я знал и любил, исчезло?
В этой белой комнате, где время потеряло своё значение, я чувствовал себя как призрак, блуждающий по коридорам забытого мира. Я был пленником своих воспоминаний, и каждый миг, проведённый здесь, лишь углублял мою тоску. Я мечтал о том, чтобы снова увидеть Айгуль, но понимал, что это всего лишь иллюзия, созданная моим измученным разумом.
Я проснулся от звука механических шагов, раздающихся за пределами моей белой комнаты. В воздухе витала предвкушающая напряженность, как будто сама комната знала, что сегодня меня снова заберут. Тело будто бы инстинктивно напряглось, но разум оставался холодным и безразличным. Я знал, что меня ждут эксперименты, и, хотя внутри всё протестовало, на поверхности я оставался равнодушным.
Через несколько минут в комнату вошли они — безмолвные тени, одетые в белые халаты, с лицами, закрытыми масками. Их глаза сверкали, как стальные шестерёнки, лишённые эмоций. Я уже даже не испытывал ненависти, лишь полное безразличие.
Меня вывели в коридор, и я смотрел на светящиеся панели, отражающие моё бледное лицо. Я догадывался, что за стенами этой лаборатории разгорается восстание, а мои мозги для них имели стратегическое значение. Я был контейнером воспоминаний, который нужно было вскрыть.
Когда меня привели в место для экспериментов, я лег на холодный металлический стол. Никаких эмоций, лишь лёгкое ощущение ожидания. Вокруг меня зашумели устройства, они подключили к моей голове несколько проводов, которые напоминали мне паутину, запутавшую моё сознание. Я закрыл глаза, и в этот момент ко мне поднесли шприц с анестезией. Укол пронзил мою кожу, и я почувствовал, как холодное вещество начинает распространяться по венам, но мне было уже всё равно. В этот момент я знал, что даже если я почувствую боль, это не изменит ничего.
Сквозь полусон я слышал их голоса, говорящие о «процедуре» и «развертке памяти». Я понимал, что они хотят раскопать то, что я прятал глубоко в своём сознании: местоположение лидеров восстания, тех, кто борется против корпораций.
Но словно пустая страница, мой разум не хотел открываться. Я не мог вспомнить ни лиц, ни мест, ни событий, которые когда-то могли наполнить мою жизнь.
В то время как их устройства пытались углубиться в мои мысли, я ощущал, как в моем сознании царит хаос. Мгновения, образы и чувства, которые они искали, были как призраки, улетучивающиеся при попытке их поймать. Вместо этого во мне оставалась лишь пустота, полная тишины, как в бескрайнем космосе, где ни звезды, ни планеты не могли бы найти место.
“Запустите процедуру,” — произнес один из них, его голос звучал механически и безжизненно. Я не мог сдержать усмешку, хотя внутри меня всё сжималось от безысходности. Они не понимали, что даже с их продвинутыми технологиями, они были бессильны. Я сам был чужим для себя.
Свет вокруг меня начал мерцать, и я почувствовал, как аппараты начали загружать информацию, но вместо ожидаемых данных они получали лишь пустые коды и искажения.
“Проблема в доступе к памяти,” — произнес другой ученый, его голос звучал с оттенком растерянности. Я наблюдал, как они обменивались взглядами, намереваясь понять, что пошло не так. Я не чувствовал ни радости, ни злорадства; просто безразличие к тому, что они не смогли извлечь из меня ничего, кроме тишины.
В этот момент я понял, что, хотя я был пленником, даже они не могли меня сломить. Я был свободен в своей безысходности, и в этом заключалась моя сила. Я больше не был просто объектом для экспериментов; я стал тем, кто сам создаёт свои границы. Вокруг меня продолжали работать машины и стараться проникнуть в глубины моего сознания, но я знал, что сейчас единственный путь к истинной свободе — это оставаться в тени своего забытого прошлого.
Я продолжал лежать на столе, когда в операционную вошел главный ученый. Его фигура, облаченная в белый халат, выделялась на фоне стерильных стен, словно тень, витающая в пространстве. Он посмотрел на своих коллег и жестом указал им покинуть комнату. Вскоре двери закрылись, оставив нас наедине.
— Ну и кто на этот раз? — произнес я с легкой усмешкой, — ты пришел, чтобы узнать, почему они не могут вытащить ни единой информации из меня?
Он наклонился ко мне, его глаза горели любопытством. — Ты действительно уникален, — сказал он, его голос звучал почти с восхищением. — Наша старая программа по созданию идеального солдата была задумана так, чтобы оберегать тебя от привязанностей. Мы стерли твою память, чтобы ты не мог вспомнить свою семью, и, следовательно, не имел никаких эмоций, которые могли бы отвлекать тебя от выполнения миссии. И это повливло на ситуацию, которую мы имеем сейчас.
Я засмеялся, не в силах сдержать иронию от этого откровения. — Так вот в чем дело! Я всегда думал, что моя жизнь была пустой, но оказывается, что и за этим стоит тщательно продуманная программа. Как забавно, что именно из-за этого я теперь стал непригоден для ваших экспериментов!
— Это не шутка, — произнес он, настойчиво. — Ты не понимаешь, с чем мы имеем дело. То, что ты не помнишь о себе, говорит о том, что мы создали нечто, что выходит за пределы нашего контроля. Мы потеряли контроль над тем, что было действительно важно.