Битая карта (сборник)
Шрифт:
Взять хоть опубликованные за границей савинковские очерки похода Булак-Балаховича на пограничные городки и селения белорусского Полесья. Кровавый был поход, с чудовищными жестокостями и тысячами невинных жертв. Но об этом в очерках ни полслова. Зато персона автора изображена в благороднейшем свете. Состоял, дескать, «добровольцем при первом конном полку», храбро сражался против большевиков, весь поход проделал в строю. Читать все эти бесстыдные самовосхваления было как-то неловко, потому что Александр Иванович знал правду. Не в пешем строю проделал весь поход сей «доброволец», а в личном автомобиле, с любовницей, с двумя адъютантами, с личным секретарем,
За окнами вагона понемногу сгустились вечерние сумерки. Псковский поезд, хоть и назывался скорым, тащился не спеша и подолгу стоял на станциях. Прохлада в купе проводника сменилась духотищей, и даже раскрытое окно не помогало заснуть.
Снова припомнилась Александру Ивановичу вся эта история с пьяной ссорой варшавских собутыльников. Разве не следовало к ней присмотреться? Следовало, еще как следовало!
Ровно год назад, тоже в июле, только не столь знойном, как нынешний, Савинков вздумал созвать нелегальный съезд своей контрреволюционной организации.
Участники сборища прибывали в Варшаву по всем правилам строгой конспирации — кто в обличье мелкого уличного торговца, кто подражая манерам охочего до столичных развлечений провинциала. Ежедневно менялись пароли, каждому делегату указывалась своя явка.
Польская секретная служба, отлично осведомленная обо всех подробностях, старалась ничего не замечать. И Борис Викторович, наверно, всерьез верил, что ни единой душе не ведомо про тайную его затею.
Савинков заблуждался.
В должный срок и должным способом советская разведка получила всю необходимую информацию о варшавском сборище савинковцев. Был тут и список делегатов, и фотокопии принятых решений, и даже стенографическая запись особо доверительного и секретного совещания ближайших помощников Савинкова, на котором глава организации докладывал о своих разногласиях с украинскими националистами, и в первую очередь с гетманом Симоном Петлюрой.
Информация о варшавском сборище требовала срочного и весьма обстоятельного анализа. Поэтому коротенькая справка, полученная несколько позднее и сообщавшая, каким образом развлекались делегаты съезда, вполне могла остаться не оцененной по достоинству. Тем более что ничего особо интересного в ней не содержалось — бандитские нравы всюду одинаковы.
И все же от внимания Александра Ивановича не ускользнула странная размолвка между Колчаком и князем Святополк-Мирским. Вернее, не сама размолвка, а одна ее любопытная подробность.
По какой причине перессорились за банкетным столом двое собутыльников, в справке не говорилось. Зато было сказано, что Колчак, изрядно захмелев, обозвал Святополк-Мирского «недорезанным сиятельством», а князь будто бы крикнул в ответ, что оскорбления презренного Каина к порядочному человеку пристать не могут.
Скандал удалось замять, мордобоя за столом не было, но Колчак, как сообщалось, страшно разобиделся и ходил с жалобой на князя к самому Савинкову.
Александр Иванович заочно был знаком с обоими скандалистами, как, впрочем, и с многими другими деятелями этого бандитского логова. Такова была печальная необходимость служебной его деятельности — заниматься углубленным изучением биографий подлецов. Необходимость печальная и, вероятно, способная навести уныние на самого жизнерадостного человека. И в то же время крайне важная, крайне необходимая в интересах успешной борьбы с врагом.
Сознание важности этой работы помогало Александру
Бывший корнет Святополк-Мирский, последний отпрыск старого княжеского рода, не составлял исключения из правила. Скандально известный в игорных домах России карточный шулер, кокаинист и сутенер, к тому же хронический сифилитик. Незадолго до войны решением офицерского суда чести изгнан из лейб-гвардии гусарского полка. Вновь вынырнул на поверхность при Деникине, умудрился каким-то непостижимым способом заделаться полковником. В штабе Савинкова числится на должности офицера-порученца.
Не менее, а, пожалуй, еще более колоритным был жизненный путь Колчака, получившего это прозвище еще летом 1919 года, в смутные недели антисоветских волнений на Псковщине. Сельский лавочник и мироед, он возглавил мятеж в Порховском уезде, лично руководил жестокой расправой над питерскими рабочими — бойцами продотряда. После краха авантюры бежал к Булак-Балаховичу, где был принят с распростертыми объятиями. Издавна связан с эсеровской партией, помогал в свое время прятаться ее террористам и с той поры ходит в личных друзьях Савинкова.
Александр Иванович задумался, вновь и вновь просматривая материалы на обоих дружков. Сидел в своей комнате, прикидывал по-всякому, пытаясь догадаться, за что же Святополк-Мирский обозвал своего приятеля Каином, да еще публично, при свидетелях. Быть может, с пьяных глаз? Нет, не похоже. За «недорезанное сиятельство» положено было рассчитаться хорошо нацеленным ударом, и мстительный князь бил, несомненно, по уязвимому месту.
Иной бы, возможно, плюнул и пошел дальше. Не все ли равно, в конце концов, из-за чего кидаются друг на друга матерые бандиты. Только это не соответствовало характеру Александра Ивановича. Изучать врага нужно по-серьезному, не оставляя белых пятен сомнений.
Понадобилось наводить кое-какие справки. Были, понятно, и неудачи, и разочарования. Поиск всегда связан с неудачами, без них обойтись трудно.
Месяца через два из Пскова, из архива губернского судебного присутствия, прибыла в Петроград объемистая папка, датированная далеким 1904 годом. И все разъяснилось, все встало на свои места.
Содержимое архивной папки объясняло истинный смысл еще одного прозвища Колчака, да таким неожиданным способом, что и Александр Иванович вынужден был удивиться.
С грозной осени 1918 года, с простейших азов чекистской своей службы, начатой по путевке губкома партии, приучал он себя к сдержанности. Именно к сдержанности, а не к черствому безразличию, как могло показаться со стороны.
В свои тридцать лет, а стукнуло ему в ту осень ровно тридцать, успел он наглядеться всякой всячины и привык вроде бы разбираться в людях. За плечами были труднейшие годы большевистского подполья, скорый на расправу царский суд, тюрьмы, этапы и побег за границу, когда попадаешь в чужие люди без языка, без копейки денег, без друзей и товарищей и, подобно щенку, брошенному в воду, учишься карабкаться самостоятельно.