Битая карта (сборник)
Шрифт:
Суровые эти университеты не пропали даром, оказав ему добрую помощь в Чека. Они учили без ошибок отслаивать правду от лжи, невинных от виноватых и не больно-то предаваться эмоциям, если доводилось вдруг глянуть в мрачные бездны человеческого падения. Борьба шла вокруг острейшая, непримиримая, решался коренной вопрос пролетарской революции — кто кого. «Не следует давать волю чувствам, возмущаясь изощренным коварством и подлостью классовых врагов, — говорил себе Александр Иванович. — Твоя обязанность объективно и хладнокровно разбираться в каждом деле без поспешных решений, без напрасных жертв, а удивляться и негодовать тебе не положено
Впрочем, псковская папка могла вывести из равновесия даже человека с железными нервами.
Рассказывалось в ней о братоубийстве, да еще отягощенном особо гнусными подробностями, каких нормальным людям просто не вообразить.
В конце папки было, правда, подшито довольно туманное постановление прокурора: «Дознание прекратить за недостаточностью улик». Чем руководствовался царский чиновник, выгораживая братоубийцу, Александр Иванович не мог сообразить, сколько ни старался. Пришлось довольно долго разыскивать некий документик из департамента полиции, предусмотрительно подшитый в другую папку. Документик все разъяснил.
Сюжет преступления был замысловат.
Началось все с переполоха в деревне Стрелицы Порховского уезда. Между прочим, в родных краях самого Александра Ивановича, неподалеку от уездного городишки Порхова, где вырос он и впервые приобщился к революционному движению.
Ранним майским утром жителей деревни Стрелицы оглушила сногсшибательная новость. Покончил жизнь самоубийством Егорша Григорьев, местный богатей, удачливый и прижимистый перекупщик льна, державший в кабале всю округу.
Вышел Егорша ночью в хлев, намылил веревку, затянул на шее петлю и повесился, хотя причин к тому никаких не было. Наоборот, в доме богача шумело веселое пьянство. За два дня до того приехал к Егорше из Петербурга младший братец Михей, служивший там, как говорили, на хорошей казенной должности. Братья не виделись несколько лет.
На место происшествия немедленно прискакал становой пристав. Ходил по избам соседей Егорши, расспрашивал, недоверчиво мотал бритой головой, да ничего, видно, разнюхать не смог. Самоубийцу похоронили без отпевания, согласно строгому церковному правилу.
Спустя день или два пополз зловещий слушок. Из избы в избу, из деревни в деревню. Настойчиво твердили, что вдова покойного богатея бесстыдно спит с младшим его братом Михеем, что богатство досталось не ей, а нелюдимому и мрачноватому Михею, ставшему вдруг хозяином в доме. Словом, нечисто что-то у Григорьевых, весьма подозрительно.
А на третий день явилась к становому приставу соседка Егорши — старая Кузьминична. Явилась, бухнулась на колени, запричитала в голос, по-бабьему. Нет ей терпежу и душевного покою с той окаянной ночи, должна она рассказать начальству обо всем, что видела, а там будь что будет.
По словам старухи, получалось, что не удавился вовсе Егорша, как считают добрые люди, а был задушен и повешен родным своим братом Михейкой. Кузьминична будто бы выходила во двор в ту самую ночь, услышала приглушенные голоса у соседей и сама все увидела, а крикнуть или позвать народ испугалась.
— Не врешь, дурища? — прохрипел становой пристав, чувствуя, что Кузьминична говорит истинную правду. Первой его мыслью было тотчас ехать в Стрелицы, скрутить руки Михейке, но тут же, несколько поостыв и собравшись с мыслями, он передумал. Не голытьба теперь этот Михейка, первый в волости хозяин, наживешь еще кучу неприятностей. Вместо Стрелиц становой покатил в
К вечеру того же дня случилось новое происшествие, всколыхнувшее всю деревню. Воротясь из волости, Кузьминична надумала попариться в баньке, маленько прийти в себя после пережитых волнений. Взяла веник, спустилась в овражек, где стояли по берегу высохшей речки черные деревенские бани, и не вернулась больше домой, сгорела заживо.
Мальчишки, первыми прибежавшие на пожар, не слышали ни криков, ни стонов Кузьминичны. И никто толком не знал, что же помешало старухе выскочить из огня.
Вскоре Михея Григорьева арестовали и увезли в Порхов, а оттуда в Псков. Дознание тянулось с полгода, вину свою он яростно отрицал, благо мертвые обличать не способны, а судебно-медицинская экспертиза констатировала смерть Егорши от удушья.
Освободившись из-под ареста, Михей приехал в Стрелицы, в столицу возвращаться не захотел. С вдовой брата жил не таясь, обвенчался даже в церкви. Был расчетлив, хитер, оборотист, нисколько не уступая покойному Егорше, год от года прикапливал капитал, выбившись в почитаемые начальством персоны.
Каином его звали в народе за глаза, с опаской.
В ту же пору, сразу после тюрьмы, вздумал пристраститься к политике, хотя и не терпел из-за этого сколько-нибудь заметных убытков. Приезжали к нему в Стрелицы чисто одетые господа из Петербурга, шептались о чем-то, неделями гостили на хозяйских даровых харчах, прячась от любопытных взоров. Бывал у него, как утверждали, и Борис Викторович Савинков. Скрывался будто бы от полиции перед своим бегством за границу.
Псковская папка обо всем этом, естественно, умалчивала, поскольку заканчивалась невразумительным прокурорским вердиктом. Все эти сведения Александр Иванович собирал постепенно, накапливая документ за документом.
Выяснил, к примеру, что состоит Колчак, он же Каин, он же Михей Григорьев, при особе руководителя «Союза» как бы в личных осведомителях, старательно выслеживает разуверившихся членов организации, мечтающих вернуться на родину. Таинственную смерть полковника Мерцалова, найденного зарезанным на окраине Варшавы вскоре после съезда савинковцев, молва приписывала холопскому усердию Колчака. Упорно говорили, что полковник вроде бы разоткровенничался с Григорьевым о своем намерении идти в советское посольство с повинной и поплатился за это жизнью.
Штришок подбирался к штришку, факт к факту, рисуя вполне законченный портрет братоубийцы, полицейского филера, кровавого бандита. Неизвестно было, пригодятся ли когда-нибудь эти материалы, помогут ли судьям вынести справедливый приговор. Александр Иванович не думал об этом, продолжал работу с привычным упорством и методичностью. Врага нужно знать — это первейшее условие, нарушать которое никак нельзя, а раз так — значит, пригодятся его материалы, лишними не будут.
И вот судьба устраивала ему личное свидание с пойманным Колчаком. Поезд прибывал в Псков в половине седьмого. Рановато, конечно, для допроса, тем более разговор у них неизбежно затянется. Недурно бы чуточку отдохнуть с дороги, часик хотя бы, или полчасика. Только вряд ли что из этого получится. Слишком многого ждал он от допроса Колчака, чтобы позволить себе отдых. Нет, начинать придется сразу, несмотря на ранний час. Псковские товарищи его встретят, предложат ехать в гостиницу, а он скажет, что великолепно выспался в поезде и готов немедленно приступить к допросу.