Битум
Шрифт:
не зная шума, воли, страха,
среди зашторенной глуши.
Сопят под личным одеялом
в коробке, где привычно всё,
две старой жизни с думой вялой,
прижаты к низу, как лассо
сонливым, в акте примиренья.
Виной – усталость, боль в спине.
По завершенью слов, кормленья
в
простынки, как Адам и Ева,
солдат, что миром, чем войной
побит сильней, супруга дева,
слились с бельём всей сединой,
под люстрой, что склонила главы,
тремя бутонами пылясь,
на низ глядит, немного вправо,
увяв без влаги, приживясь.
А шкаф-смотритель неусыпный,
на стул с рубашкой опершись,
пузато, дверцею не скрипнув,
блюдёт спокойный сон и жизнь.
Питание земли
От солнца, умерших, не каясь,
тепло забирает земля,
и греется ими, питаясь,
как люди едою, как я.
И крутит их кожу и мясо
песчинками, тьмой жерновов
раба и носителя рясы,
красавиц, собак и ослов…
Их чин для неё одинаков,
и, впрочем, одежд в узреть
среди черновищи и лака,
и тканей, чья участь – истлеть.
Их лики на вид не святые,
богатство осталось вверху.
Взяв гнили сырые, густые,
варганит и пенит в цеху
замену, себе пополненье,
добавив крупинок, корней,
без спешки, огня и волненья -
привычно, да так и верней.
И капли, червей собирая
в древесный сырой котелок,
который костьми подпирает,
чтоб сильно не вылился сок.
Смешает, черпнёт то без стука,
и выпьет, нутром всё вберёт,
впитает молчания, звуки…
Так мёртвая вечно живёт.
Несвоевременное вдохновение
Сгорают, гибнут мысли,
строками вширь чажу,
и оттого взор кислый,
округу
в обиде, зле, как туча,
средь пепла в этот час,
что нет листка и ручки,
что их спасли б сейчас,
как скальпель и ватина,
как средство из иглы,
как доктор у скотины,
родиться б помогли.
И вот лежат осадком
и трупно, жгут нутро…
Вином, быть может, сладким
иль горькою бурдой
их вытравлю наружу,
дам шанс ожить и жить.
Влюбиться, может лучше?
Иль напрочь рот зашить?
Чтоб всё, сгноясь, истлело,
и зёрна новых дней
взошли, корнясь, запели,
как рост из старых пней…
Пока же грусть потери
хандрит средь пустоты,
не хочет дух мой дела
и сна, и красоты…
Мозгоебовь
Она, как в сердце пуля
любого кто живёт,
течёт по венам-дулу,
вонзаясь, резко жжёт
и ноет, отцепившись,
опять бежит, стремясь,
и вновь стреляет, впившись,
в аорту входит, жмясь.
В великом, слабом, злобном
моторе жив комок.
Поток нарушен ровный.
У боли разный срок.
Терзает мышцу, душу
и ум, и выдох, вдох,
чуть радует, нарушив
привычной жизни ток.
Однажды встанет робко,
застрявши между сот,
ржавеющей заклёпкой
однажды всё убьёт…
Погибание
Черствеем, как корка деревьев,
рыхлеем песками степей,
и всех заражаем стареньем,
лишаясь кудрявых теней,
как кожище куртки, грубеем,
и дрябнет подкладка, покров,
скудеем, берёзы дубеют,