Битва в пути
Шрифт:
— Что произошло? — спросил Курганов.
— Что произошло? — дрожащим от слез голосом сказала Лида. — Произошло то, что ты думаешь о ком и о чем угодно, но не о семье! Ты сорвал детей с места, оторвал жену от нормальной жизни!.. Мы все бросили ради тебя!.. А тебе ни до чего нет дела!..
— Давай, Лида, поконкретней! — терпеливо сказал Курганов. — Общих руководящих указаний мне достаточно шлют из области…
— Тебе шутки!.. А я… А дети…
— Папа приехал! — закричал сын, кинулся к отцу и обнял его колени. — Папа, папа! — торопливо и восторженно
Сын, видимо, повторял бабушкин рассказ и гордился необычным поведением. Курганов расхохотался. Теша, обрадованная поддержкой Курганова, вплыла в комнату и тоже заколыхалась от смеха!
— Смеетесь! — с негодованием сказала Лида. — Маму я еще могу извинить! Она старая женщина! Она не понимает, что губит ребенка! Но ты! Воспитатель масс!..
Она повернулась и быстро пошла в угловую. Угловая комната по обоюдной договоренности была «полем боя», Кургановы уходили ссориться в угловую, так как ссоры в других комнатах были слышны в смежной квартире. председателя райисполкома.
— Ну, ну, — сказал Курганов сыну. — Значит, ты, «оказывается», ломаешь динамик… Ну, пойдем, пойдем… покажи… — Он посмотрел на испорченный радиоприемник. — Сломать ты сумел. А теперь сумей-ка починить! Ломать умеешь, а чинить не умеешь? Но, брат, так только дурачки делают. А ты у нас умный! Сумел сломать, сумеешь починить!
Озадаченный сын смотрел на приемник.
— Садись-ка чини! — Весело сказал Курганов. — Пока не починишь, до тех пор не выйдешь из комнаты. Так, брат, в этой жизни полагается! Мама! — обратился он к теше. — Пойдемте отсюда! Здесь Слава будет сидеть и чинить динамик. Не надо мешать, он очень занят!
Он увел тещу, запер ошеломленного сына один на один с динамиком и пошел в угловую ссориться с женой. Жена сидела на детском стульчике и смотрела в одну точку.
— Ты смеешься! — сказала она шипящим шепотом, чтоб не слышали мать и дети. — Мама губит детей, а ты смеешься! В городе была тетя Таня, была Анна Львовна, и мамино влияние не было таким пагубным. А здесь они целый день с ней. Целый день!
— Детей надо пока послать в детский сад!
— В такой детский сад! О! Ты думаешь, о чем ты говоришь? Дети гибнут… Меня… — Губы у Лиды задрожали. — Меня здесь оскорбляют из-за какой-то кошки!
— Из-за какой кошки?
— Из-за серой! Из-за обыкновенной! Ты говорил, что я смогу здесь заканчивать эксперименты. А здесь нет не только лаборатории, здесь нет самых обыкновенных кошек! На ком мне экспериментировать?!
— Вот еще проблема! — засмеялся Курганов. — Слава богу, кошачье поголовье в районном масштабе и не нормируется и не планируется. Режь — не хочу!
— Ты опять смеешься! — трагически прошипела Лида. — Ты только и умеешь смеяться! Моя научная работа… вся моя судьба… и все мое будущее… А ты…
— Лидочка, я клянусь тебе, кошек здесь сколько угодно!
— Но
— Лидуша! — сказал Курганов. — Ты успокойся. А я пока пойду помоюсь. После этого мы серьезно займемся кошачьими проблемами. Ты понимаешь, работу с этим поголовьем я, как секретарь райкома, еще не освоил.
Он вымылся и попросил:
— Дай мне чистую сорочку,
— Вот тебе твои сорочки! — Лида бросила ему сверток в нарядной целлюлозной бумаге.
Недавно Курганов ездил в город, и Лида просила его купить белье. В одном из магазинов он увидел целлюлозные пакеты с нарядными, дорогими рубашками в кружевах и бантиках. Он простоял час в очереди, ухнул уйму денег и купил на радостях сразу полдюжины пакетов. Вернувшись он торжественно вручил их жене. Когда счастливая Лида развернула нарядные рубашки, они оказались детскими. Лида трясла рубашонки-коротышки и спрашивала:
— Куда я их теперь дену, несчастный ты человек! Ну, куда?
— Лида! Я буду носить их вместо майки… — мужественно пообещал Курганов.
Теперь в сердитую минуту жена вспомнила о злополучных сорочках. Курганов знал, как трудно Лиде, коренной горожанке, увлеченной своими экспериментами, применяться к непривычной обстановке. Ему хотелось как-то развеселить жену. Он покорно натянул на себя распашонку и посмотрел в зеркало. Из зеркала, нагнув голову, с тоской смотрел на него невысокий, большеголовый и большелобый человек, одетый в розовую рубашку о кружевами и бантиками. Белая щетина волос лезла сквозь кружево.
— Знаешь, Лида, — сказал он, — кружева — это ничего. Вентилирует. На совещаниях даже полезно… Но куда приспособить бантики?
Лида посмотрела на мужа, и ей стало смешно.
— Ты невозможен, — сказала она… Он уже кружил ее по комнате.
— Может, с бантиками я тебе наконец понравлюсь? Ну, говори, нравлюсь? — он опрокинул ее на диван. — Нравлюсь? Говори!
— Совершенно невозможен! — повторила она, пытаясь вырваться. — Мальчишка! И всегда ты смеешься! Всегда смеешься!
— Э, моя милая! — возразил он. — Если в моем положении не смеяться, так можно повеситься!
Он снова почувствовал прилив неодолимой усталости, Жена поняла это.
— Что ты, Трофим? Что-нибудь случилось?
Она могла повздорить и покапризничать при случае, но в трудные минуты становилась такой, какой была в глубине души, — мягкой и самоотверженной.
— Что случилось? Ты не заболел? — Она положила ладонь на его лоб.
Он поцеловал ладонь, прижал ее к груди.
— Вот так, Лида…
— Тебе плохо, Трофимушка? Что, милый? Что? Трактора? Семена? Корма? Коровы? Свиньи?