Битвы по средам
Шрифт:
— Подумаешь, пропустил монологи из «Гамлета, принца датского»! Жизнь мне это не испортит.
— А если испортит?
Затем я рассказал о новом методе чтения Шекспира миссис Бейкер.
— Ясно, мистер Вудвуд. Но разве сама пьеса, именно эта пьеса, не противоречит такому подходу?
— А в чём проблема? Пропускаю скучное и читаю дальше.
— Проблема в том, что в этой пьесе, самой великой из всех шекспировских пьес, ничего скучного нет. — Она посмотрела на меня довольно сердито и уже подняла руки, чтобы скрестить их на груди, но вовремя опомнилась.
— Разве?
— А вы прочитайте
— А если скучно станет?
— Не станет.
— Да уже стало.
— Тогда советую начать сначала. Это история о сыне, которого призывают отомстить за отца, который, без сомнения, был жестоко убит. Но сын не уверен, что в его собственной семье можно хоть кому-нибудь доверять. Что бы вы сами, вы, мистер Вудвуд, сделали в такой ситуации?
— Я бы задавил убийцу. Сел бы за руль «форда» и задавил.
— А если без крайностей?
— Ну, стал бы искать, кому можно доверять. Обсудить-то надо.
Она кивнула.
— Перечитайте пьесу, мистер Вудвуд.
На следующий день сирена в Камильской средней школе взвыла сразу после большой перемены. Видимо, Леонид Брежнев не отступился от своих преступных замыслов.
Мы снова залезли под парты и закрыли головы руками. Никаких разговоров! Абсолютная тишина! Дышать тихо и глубоко!
— Глупость какая, — пробормотал Данни.
— Прекратите разговоры! — потребовала миссис Бейкер.
— Но у меня вопрос! — настаивал Данни.
— После отбоя воздушной тревоги.
— Вопрос про тревогу!
Миссис Бейкер вздохнула.
— Ну, мистер Запфер? В чём дело?
— А вам не опасно так стоять? Может, вам тоже под стол залезть?
— Спасибо за заботу. Я сознаю, что иду на риск.
— А если и вправду бомба? Прямо на школу? Прямо сейчас?
— Тогда мы сегодня больше не сможем рисовать схемы сложноподчинённых предложений.
— Хорошо бы… — прошептал Данни себе под нос.
Данни, конечно, зря задирался, но на самом деле он просто нервничает. Неотвратимо приближается его бар-мицва, и он боится её куда больше, чем атомной бомбы. Дёрганый весь ходит и огрызается, если я пытаюсь его успокоить.
— Послушай, — как-то раз сказал я, — ты же целый год зубрил иврит.
— Не год, а годы, — поправил он.
— Значит, ты готов! Что там страшного?
— Что страшного? Да всё! Всё подряд! Только представь: рядом стоит раввин и ещё куча родственников, все на тебя пялятся — родители, бабушки-дедушки, тёти-дяди, братья двоюродные, сёстры троюродные, седьмая вода на киселе! Я некоторых за всю жизнь в глаза не видел! Привезут даже двух двоюродных бабушек, которые иммигрировали из Польши в девятьсот тринадцатом году, и деда, который сбежал от русского царя. Нет, ты представь: все смотрят тебе в рот, умиляются, плачут, а сами только и ждут, чтобы ты ошибся. Ошибёшься, они хором подскажут верное слово, но посмотрят на тебя так, словно ты — позор семьи и в синагоге тебе не место. Что страшного, что страшного…
— Слушай, а влезь там под парту, а? — предложил я. — И дыши тихо и глубоко. Вдруг пронесёт?
— Ага, сейчас тебе в нос жвачку засуну — точно пронесёт.
Но мы с Мирил и Мей-Тай решили, что без жвачки в носу мы как-нибудь обойдёмся, а Данни и правда надо
Каждый день к концу большой перемены Данни мечтает сбежать в Калифорнию.
— Я больше не могу, — говорит он.
— Можешь, — отвечаем мы.
— Я не хочу! — говорит он.
— Хочешь! — отвечаем мы.
— Мне на эту бар-мицву наплевать, — говорит он.
— Не наплевать, — говорим мы.
Всё это похоже на спектакль, а я, как вы помните, в спектаклях толк знаю.
Длится эта история уже много дней. Мы, можно сказать, втянулись. Но приходится отвлекаться на гражданскую оборону. Учения происходят ежедневно, и сирена завывает в самый неподходящий момент. Сидя под партами, Мирил и Мей-Тай тихонько напевают мелодию из нового фильма про короля Артура, мюзикла «Камелот», а миссис Бейкер ничуть не возражает, хотя по идее нам положено сидеть тихо. Данни продолжает репетировать на иврите, что совсем не просто, учитывая, что надо закрывать голову руками. Я же пуляюсь в него шариками из трубочки, а это, если одновременно закрывать голову руками, ещё труднее, чем говорить на иврите. Что до Дуга Свитека, он просто засыпает. А спит он очень слышно, всерьёз спит. Ну а потом расстраивается, сами понимаете. Заснуть на уроке — последнее дело, особенно если все вокруг слышат твой храп. Проснёшься — а над тобой все ржут. Не приведи Бог. Конечно, это не так унизительно, как жёлтые колготки с перьями на заднице. Но что-то в этом роде.
Очередная сирена завыла в среду днём, в середине месяца, когда «Янкиз» выбивали в среднем по ноль целых сто восемьдесят семь тысячных на игрока и болтались где-то на девятом месте, совсем как в прошлом году, а одноклассники разъехались по храмам. Такие знойные безветренные дни случаются в мае, чтобы напомнить, что впереди июль. Я послушно залез под парту и тут же ощутил, что воздух — тяжёлый и липкий и что я скоро вспотею. И вспотел. Ну за что такая несправедливость? Сижу тут один, а все остальные — кто в синагоге Бет-Эль, кто в соборе Святого Адальберта, где учебную тревогу никто не объявляет.
Похоже, миссис Бейкер, хоть и не залезла под стол, моё недовольство разделяла.
— Нелепо всё это, — сказала она. — Верно, мистер Вудвуд?
Я выглянул из-под парты. Но рук на затылке не разомкнул.
— Миссис Бейкер, — произнёс я, хотя по инструкции должен был молчать и дышать тихо и глубоко.
— Да?
— Вы могли бы не называть меня «мистер Вудвуд»? Я — Холлинг. А мистер Вудвуд — мой отец.
Миссис Бейкер присела рядом, на парту Данни Запфера.
— Ты всё ещё сердишься на него? За то, что подвёл в день открытия сезона?
— Уже нет. Просто я… я теперь не хочу быть таким, как он.
— Но у тебя с ним много общего. Мирил-Ли показала мне твой рисунок. Чудесный рисунок. Сразу видно, что ты — прирождённый архитектор.
— Может, и так.
— А кем быть и каким быть — тебе самому решать.
Я кивнул. Именно. Я хочу решать это сам.
— Боишься, что тебе не позволят? — продолжила миссис Бейкер. — Что всё решат за тебя, верно?