Благими намерениями

Клочков Александр

Из глубины квартиры доносился приглушённый мужской голос.

– Штурман Айну развлекает, – с улыбкой пояснил Рюхин, вешая в тесной прихожей фуражку на оленьи рога на стене, служившие вешалкой.

Хозяин повёл их в комнату, из которой слышался голос. Это была небольшая, но чистая кухня. Там за пустым столом сидел штурман, а напротив него, у печи, чистила картошку белокурая девушка. Она взглянула на вошедших гостей, и Владимир сразу определил, что она – дочь хозяина: тот же слегка вздёрнутый нос, тот же широкий разрез изучающих глаз. На лице девушки застыла лёгкая

улыбка, с которой люди обычно слушают заведомую забавную ложь.

– Здравствуй, Айна, – поздоровался Рюхин.

– Здравствуйте, – сказал следом Владимир.

– Здравствуйте, – ответила она чистым русским выговором, на мгновение задержав взгляд на Владимире.

– Ну, Ерхо, чем угостишь? – обратился к хозяину Рюхин, присаживаясь к столу.

– Картошка и оленина, – ответил хозяин, чуть растягивая слова, лицом не выражая ничего. Владимиру подумалось даже, что он не особенно-то рад их видеть.

– О-о, царский ужин, – в предвкушении потёр ладони Сергей.

– Осторожнее в выражениях, – сказал Грузнов, – теперь это слово запрещённое…

– Ну, хорошо, пусть будет – королевский. И самогон свой тоже тащи, Ерхо, будь добр.

Хозяин кивнул и вышел, а девушка начала расставлять на столе тарелки, выставила крупно нарезанный хлеб и молодой сыр. Скоро вернулся Ерхо с бутылкой мутноватого самогона, поставил на стол три стакана.

– А себе? – взглянул на него Сергей.

– У меня сегодня ночная смена.

– Ох, Ерхо, матросам бы нашим твою сознательность, глядишь и дельное вышло бы что-нибудь… Ерхо – машинист, – пояснил Сергей Владимиру, разливая по стаканам самогон. – Ну, мир вашему дому, – взглянул он на хозяина.

Ерхо чинно кивнул в ответ, и офицеры, негромко ударив стаканами, выпили.

– Вполне… – оценил самогон Грузнов, ставя стакан на стол, и закусил хлебом. – Мы, Владимир… простите, забыл, как вас по батюшке?

– Алексеевич.

– Так вот, Владимир Алексеевич, мы, признаться, к Ерхо наведываемся не только из-за простой и здоровой крестьянской пищи: и на корабле с голоду не помрём, а вот выпить иногда хочется, есть грешок. Да только в нынешнее время, когда это удовольствие официально запрещено и чего только не гонят предприимчивые дельцы, того и гляди выпьешь какую-нибудь гадость и ослепнешь тут же. Не хотелось бы… А Ерхо нас из своих запасов угощает, можно не переживать на этот счёт.

– Есть и другая причина нашего посещения, да, Гриша?.. – усмехнулся Рюхин и взглянул на Грузнова.

– А я и не скрываю, что сражён Айной, – сказал штурман. – Вот перед вашим приходом как раз снова силки расставлял.

Айна улыбнулась, укоризненно качнув головой.

Рюхин снова наполнил стаканы.

– Что же, стало быть, за Айну, – сказал он, поднимая стакан.

– За Айну! – подтвердил Грузнов и подмигнул девушке, но она, встретившись взглядом с Владимиром, не смеющимся, тоже стала вдруг серьёзной.

– Айна, что там с едой? – спросил Сергей. – А то мы окосеем пока дождёмся.

– Ещё несколько минут.

Скоро девушка поставила на стол небольшие горшочки с мясом и картошкой.

– Садись с нами, Айночка, –

сказал Григорий.

– Я не голодна. Мы с отцом уже поужинали, – сказала она и направилась в свою комнату. – Если что-то понадобится, зовите.

Ерхо тоже встал из-за стола, проговорив:

– Пойду вздремну перед сменой.

Сергей вынул из кармана бумажник, заплатил за ужин.

– Спасибо, Ерхо.

Хозяин снова молча кивнул, убрал деньги в карман и вышел.

– Неплохой дядька, – сказал, глядя ему вслед, Рюхин, – несмотря на то, что дремучий и нелюдимый с виду.

– И, несмотря на то, что революционер, – дополнил Грузнов и закурил, немного откинувшись назад от стола, посмотрел на Владимира, спросил: – Ну-с, Владимир Алексеевич, как вам сегодняшнее собраньице-заседаньице? Проняло?

– Не то чтобы проняло, но ощущения познал ранее не испытываемые, – отшутился Владимир, не желая вновь воскрешать злобу. – А кто тот здоровенный кочегар?

– А-а-а… ваш заступник? Штырков, старшина кочегаров, – штурман выдохнул в сторону дым, раздавил в пепельнице окурок. – Он среди матросов пользуется большим авторитетом, как вы поняли уже, наверное. Большевик. С ним ещё человек десять-двенадцать большевизм исповедуют, всё пытаются остальным матросам втемяшить в голову, что революция – это, прежде всего, дисциплина и высокая самоорганизованность.

Штурман снова наполнил стаканы, выпили.

– Хорошенькую же дисциплину они показали в феврале, – заметил Владимир. – А какого политического мнения, в основном, придерживаются офицеры в Гельсингфорсе?

– Разного, – ответил Рюхин. – Есть и сочувствующие революции – в большинстве своём из бывших студентов, естественно заражённых бациллой политической борьбы; и недоучившихся, в связи с войной раньше срока выпущенных из корпусов гардемаринов, тоже грешивших, по молодости лет, видимо, политическими страстями.

– Ну, а те, кто постарше, вроде нас, ни симпатий, ни антипатий не выражают, – сказал штурман. – Берём пример с Ивана Ивановича Ренгартена, флаг-офицера по оперативной части штаба командующего флотом, потому как сам командующий, Максимов, среди офицерства уважение потерял из-за своей ретивости в служении революции. Ещё добрая весть: недавно флаг-капитаном по распорядительной части штаба назначен капитан 2 ранга Щастный, бывший командир «Пограничника» – брата нашего «Стрелка», уважаемый в наших рядах офицер. Он, поговаривают, стал вхож в «кружок Ренгартена», а значит – есть вполне реальные надежды на светлое будущее – объединение подобных людей всегда внушает надежду на лучшее.

– Что за «кружок Ренгартена»? – поинтересовался Владимир.

– Тех, кто, не рубит сгоряча… – помедлив, туманно ответил Грузнов, и Владимир почувствовал, что штурман чего-то не договаривает, видимо, пожалев о своей излишней болтливости с незнакомым, по сути, человеком. Владимир не стал допытываться, возникло молчание.

– Ещё, что ли, самогона попросим? – спросил Рюхин, взглянув на опустевшую бутылку, потом на Грузнова.

– Можно. Я скажу Айне.

– Конечно-конечно, – улыбнулся Рюхин.